книги, а другой тотчас эту цитату продолжал. Так и с Мусой. Удивительная встреча двух людей: один — из Бишкека, другой — из Нью-Йорка, но на полке у них стоят одни и те же книги. Или почти одни и те же. Муса говорит, что его любимый поэт Парщиков. «Когда он умер, мне в Бишкеке даже погоревать было не с кем». Впрочем, наш разговор не ограничивается одной поэзией. Муса разносторонне образован, внимательный и вдумчивый собеседник. И у меня не просто не возникает ощущения, что мы из разных миров, наоборот: странно, что мы, так совпадающие в книгах, цитатах, суждениях и точках отсчета, не были знакомы раньше. Да и Айжамал — не менее интересный и тонкий собеседник, чем ее муж; впрочем, это было понятно еще по ее остроумным сетевым репликам.
Ербол возит нас по центру города: Аль-Фараби, Дворец республики, театр Ауэзова, гостиница «Казахстан», памятник Абаю. Проспект Назарбаева (бывший проспект Фурманова), арыки по краям дорог. Город очень зеленый, но не очень фотогеничный. Однако наш проводник ежеминутно постит фотоотчеты. Подпись: «Стесин уже дикарствует. Жрет придорожный урюк». Раньше все улицы Алматы были усажены фруктовыми деревьями — абрикосами, грушами, вишнями, яблонями. Один из районов даже назывался в народе «Компот». А название города, Алматы, означает «Яблоневый». Прежнее, советское название имеет несколько другой смысл, что-то вроде «Отец яблок». «Нью-Йорк же называют Большим яблоком, да? Выходит, мой город твоему — батька». «Алма» — на казахском означает «яблоко», а также приказ «не бери». Существует ли какое-нибудь лингвистическое объяснение такой невероятной отсылке к библейской притче, заложенной в самом языке? Как бы то ни было, Казахстан — родина не только розовых фламинго, но и яблок. Первый дикий сорт яблок — отсюда. «Пробовал когда-нибудь яблоки „апорт“?» Нет, увы, не пробовал. «Тогда ты не знаешь, что такое яблоки». Стоит занести одно яблоко в комнату, и все помещение наполнится необычайным яблочным ароматом. Но сейчас от этих яблоневых и прочих фруктовых посадок вдоль главных улиц почти ничего не осталось. Их вырубили, а на их место посадили тополя: городским властям надоело счищать с тротуаров раздавленные ягоды и фрукты. Остался только ностальгический шлягер Юрия Антонова. «Вишневые, Грушевые, Тенистые, Прохладные, как будто в детство дальнее ведут меня они, — это про наш город вообще-то!» Но в 2022 году в Алматы эту древнюю песню никто не слушает. Из машин доносится казахский рэп. Лицо Ербола расплывается в одобряющей улыбке: «О, Джа Халиба слушают… молодцы. Джа Халиб — мой кореш». Айжамал подхватывает разговор о кыргызской и казахской музыке, и тут выясняется, что Казахстан — родина не только яблок и розовых фламинго, но и рэп-баттлов. Здесь это традиционный жанр, называется айтыс (у кыргызов — айтиш). Можно найти в ютубе. Хочу ли я послушать айтыс? Я киваю, продолжая поглощать придорожный дикий урюк. Но одним урюком сыт не будешь. С шашлыков прошло три часа, и нам снова пора к столу.
— Может, немного еще погуляем? — робко предлагаю я.
— Кыргызы и казахи гулять не любят, — строго отвечает Айжамал. — Они сразу на лошадь садятся. Поэтому у Кыргызстана, хоть и горная страна, до недавнего времени не было ни альпинистов, ни лыжников. Только наездники. Сразу на лошадь. А когда они с этой лошади слезут, наступает время шашлыков.
— Причем шашлыки могут быть из лошади, — добавляет Муса.
— Недаром все помнят строчку из классической казахской поэзии: «Коня на скаку приготовит…» — подхватывает Ербол.
— Конь в яблоках: кому масть, а кому рецепт, — парирует Муса.
— Когда кыргыз играет в шахматы, для него главное не мат поставить, а коней съесть, — не отстает Айжамал.
Кажется, этот обмен «конскими» бонмо может длиться бесконечно. Вот тебе и айтыс.
Ужинаем в ресторане «Ифтар», который находится в уйгурском районе. Заказываем уйгурский и дунганский лагман, а на закуску, само собой, два блюда из конины. Уйгуры к хараму относятся всерьез, поэтому привезенный из Нью-Йорка виски пришлось пронести под полой и разливать по пиалам, пока никто не видит. Что, впрочем, сделать не очень сложно, так как нам отводят отдельную комнату, где нас никто особенно не тревожит. Ужинаем на топчанах, на подушках. Ербол поглядывает на часы: после ужина нам предстоит еще одна встреча. Днем я познакомился с учеником Ербола, а сейчас увижу его учителя. Мы поедем к байке.
Байке — это Бахтияр Албани, любимый племянник Кунаева. Когда-то он окончил московский Институт стран Азии и Африки по специальности «тюркские языки и культура». Затем вернулся в Казахстан и прослыл здесь одним из главных знатоков тюркской истории, философом и культурологом, выдающимся думателем и говорителем. В последние годы он живет отшельником на окраине Алматы. Ербол бывает у него чуть ли не каждый вечер. Они курят кальян и обсуждают тенгрианство, Чингизидов, Бабуридов [239], Уйгурский и Кимакский каганаты. «Юрта», в которой принимает нас байке, оказывается утлой сторожкой на краю дачного поселка. Стол, несколько стульев, плита. На плите — обгорелый чайник. На столе — заварка, пакет с молоком и курительные принадлежности. Всюду окурки, все покрыто толстым слоем пепла и пыли. Курят здесь, по всей видимости, круглые сутки. «Под шаныраком [240] байке нельзя пить спиртное, это харам», — торжественно объявляет Ербол. На курение харам не распространяется. Сам байке — долговязый, худой как жердь. У него седые длинные волосы, стеклянные глаза и восковое, напрочь лишенное мимики лицо, на котором периодически зажигается и гаснет улыбка. Он похож на одного из тех великих йогов, которые, согласно легендам, неподвижно просиживали в пещерах по двенадцать лет и, возможно, даже задерживали на все это время дыхание. Последнее, впрочем, вряд ли: у байке — тяжелая клокочущая одышка и хриплый голос человека, чьи дыхательные пути вконец разрушены курением. При этом он на редкость красноречив и эрудирован. Его речь течет могучей полноводной рекой, и это течение уносит все — эпохи, города, имена исторических фигур, известных и не слишком, подробности исторических событий, о которых не прочтешь в «Википедии»; все оказывается на плаву, и, подхваченное потоком, одно обгоняет другое, имена и даты натыкаются друг на друга, обнаруживая себя в самом неожиданном соседстве, и из этого соседства извлекается какой-то неочевидный смысл, всегда, впрочем, служащий изначально заявленной пантюркской сверхидее. Теперь я понимаю, откуда черпает свою эрудицию и свои идеи Ербол. Время от времени байке прерывается, потеряв нить, и бормочет: «О чем это я говорил?» Прикладывается к кальяну, и река продолжает свое течение. Я не курю, но у меня от этого избытка голова идет кругом. Хан такой-то, кожа такой-то,
