свои двери уже после смерти магната. А развлекательный центр «Гавайи» рассчитан на публику здесь и сейчас; посетители могут бродить по парку скульптур, обедать в плавучем кафе посреди лебединого озера и оставаться на ночевку в уютном коттедже, между Никулиным и Гомиашвили. Звучит заманчиво, но нас ждет ночлег в юрточном лагере на Иссык-Куле, а на обед — знаменитая кеминская каттама [268] с каймаком и чай из самовара.
Автомобильное путешествие, как и застолье, располагает к разговорам обо всем и ни о чем. С той разницей, что в дорожной беседе нет удобных пауз на тосты и добавки еды, а есть просто паузы, естественные, когда одна тема исчерпала себя, а другая еще не созрела. С Мусой и Айжамал пауз почти не бывает, мы все время о чем-то болтаем, одна тема легко перетекает в другую. Только что они рассказывали про Айтматова, которого близко знали (друг семьи, работал с мамой Айжамал в ООН), а сейчас разговор как-то сам собой переключился на архитектурные различия между деревенскими домами в Кыргызстане и Узбекистане.
— Если ты заметил, у узбеков одна из стен дома служит частью забора, и в этой стене не бывает окон, — говорит Айжамал. — А у кыргызов дом — отдельно, забор — отдельно. Причем забор часто хлипкий, никакого там бетона, просто штакетник. Вот тебе и разница между оседлым народом и кочевниками. Для одних дом — крепость, а для других — временное жилище, летовка или зимовка.
— Причем это не только строительства касается, — подхватывает Муса. — Например, у кыргызов не было понятия земельных владений, потому как и земледелия не было, только отгонное скотоводство. И, как следствие, не было монархии, вот этого «власть — от Бога». У нас глава рода или общины — выборная должность. Поэтому у нас и сейчас со сменяемостью власти дела обстоят лучше, чем у соседей. Кочевники — люди свободные. Не понравилось место — дальше пошел. Не понравилась власть — сменил. Правда, сменяемость не гарантирует вменяемость.
— Ну, с вменяемостью сейчас, кажется, везде худо, — говорю я. — Причем, когда ситуация день ото дня становится все хуже, нас уверяют, что это часть какого-то глобального плана, мол, так и надо. Выдают не только желаемое за действительное, но и действительное за желаемое.
— Это правда. Впору все бросить и уйти в горы.
— Как Алитет.
— Как Алитет… Господи, как ты все это помнишь? Ты же ребенком уехал!
— Сам не знаю. Но советская поговорка «Работа — не Алитет, в горы не уйдет» сейчас, кажется, очень к месту.
— Ну да, сначала горы, потом работа. Со среды начнутся у тебя трудовые будни. Надо собраться с силами. Вот сейчас подышишь горным воздухом, выпьешь кумысу, искупаешься в горячем источнике и будешь готов трудиться во благо кыргызской медицины.
— А в самом Иссык-Куле купаться можно?
— Сейчас? В середине октября? Лучше не надо!
Но на следующее утро я полез в воду, и она оказалась не так уж ледяной. Градусов тринадцать-четырнадцать. По рассказам родителей, в детстве я охотно купался в воде такой температуры в Прибалтике. Стало быть, за последние сорок лет навыка не утратил. Правда, тут у меня было вспомогательное средство: по настоянию Аиды, хозяйки юрточного лагеря, до и после заплыва мне налили по стопке вишневой настойки на самогоне. После обеда мне захотелось повторить утренний заплыв, и на этот раз Муса согласился составить мне компанию («Если в Бишкеке стану рассказывать, что купался в Иссык-Куле в середине октября, мне никто не поверит!»). Потом была конная прогулка по горам, в ходе которой выяснилось, что Айжамал — прирожденная всадница, фактически родилась в седле. Ее отец был конным каскадером и даже попал в Книгу рекордов Гиннесса, совершив прыжок на лошади с высоты 27 метров. Я же еле держался в седле и, слушая рассказы Айжамал об отце, уже не чувствовал себя богатырем, как во время утреннего купания в холодной воде.
И все же, все же… Когда сидишь на лошади на вершине горы, созерцая панорамный вид с высоты 2600 метров, чувствуешь, что сбылась какая-то детская мечта, о которой ты до сего момента и сам не подозревал. «Ну скажи, — толкает меня в бок Муса, — скажи, что в Казахстане горы — фигня по сравнению с нашими». Скажу. Не в обиду казахским друзьям. Медеу — хорошо, но от видов кыргызского Алатау дух захватывает. Ни один фотоснимок не передаст и тысячную долю этих красот, многообразие гор, от красно-глиняных каньонов до лесистых склонов и парящих в облаках снежных пиков Тянь-Шаня. Бархатные, ворсистые, скалистые. Лесистые склоны — зеленые с желтыми подпалинами и серо-дымчатым подпушьем. А напротив — лысая гора со мшистыми пятнами, гора в яблоках, как лошадиная масть. И само озеро, постоянно меняющее цвета, чередование темных и светлых оттенков синего. На другом берегу пронзительно-синего озера парят в облаках небесные горы Тянь-Шань. Не поймешь, где облака, где снежные пики. А под ногами — мягкий пухонос.
Северный берег Иссык-Куля — более обжитой и приспособленный для туризма («Это уже такой Геленджик»). Айжамал с Мусой предпочитают южный берег. Каньон Сказка: красные глиняные скалы, марсианский пейзаж. «Скажи, это похоже на Гранд-Каньон в Аризоне?» Не знаю, в Аризоне я не бывал. А эти горы из насыщенной марганцем глины не похожи ни на что из виденного ранее и в то же время похожи на все сразу: на архитектуру Гауди, на сталагмиты, на терракотовых воинов, на баатыров в кольчугах, на танцовщиц в длинных платьях, на ходульные корни гигантских деревьев, на ноги дракона. По мере того как меняется свет, меняются и картинки, которые дорисовывает воображение. Неизменен только разлитый в воздухе запах можжевельника (местное название — арча). Красный каньон, синее озеро, зеленая арча, белые облака. Дальний хребет, поросший хвойным лесом, похож на конскую холку. И еще — пирамидальные тополя. Вот ты спрашивал про Африку, Муса. В Восточной Африке отличительная, сразу опознаваемая деталь пейзажа — акации с такими плоскими кронами, словно они, эти кроны, приплюснуты небом. А здесь, наоборот, свечки пирамидальных тополей, воздевающих ветви к небу, вытягивающихся к нему.
— Помнишь, у Айтматова был рассказ «Тополек»?
— Это там, где шофер крадет невесту?
— Кажется, да.
— Кстати, здесь это до сих пор практикуется.
— Что?
— Похищение невесты. В селах иногда случается. Вот у Аиды, хозяйки лагеря, есть помощник, паренек из соседнего села. У него отец пьющий и вообще дома не все благополучно. Так он с детства к лагерю прибился, Аиду мамой называет. А сейчас ему двадцать, и он хочет как можно скорее жениться.
