Тих был последний вечер над Иерусалимом. Забыв свои кровавые приступы и частые падения, он мирно отходил к покою, как бы уже примиренный с Иеговою. Торжественная тишина сия была последним впечатлением Сиона на мое сердце, и пораженный ее неизглаголанным величием я не слыхал, как все окрест меня утихло... ни топота копыт, ни крика проводников, — все удалились. Одинокий, низко поклонился я Св. граду, и быстро умчал меня конь из его очарований!
Я настиг спутников; их было двое, кроме двух служителей наших греков, мусселимова стража и трех арабов, которым принадлежали лошаки. Игумен Вифлеема Ниоонт в качестве драгомана следовал за мною по Сирии до берегов Анатолии, и престарелый г. Еропкин, воспользовался миром, чтобы после двухлетнего пребывания в Иерусалиме возвратиться на родину; но его истощенные силы и множество вьюков затрудняли ход наш в стране горной и дикой, где должно путешествовать в большом числе вооруженных, чтобы защищаться в случае нападения, или совершенно налегке, для быстрого бегства; а я напротив один был вооружен посреди слабых и беззащитных и только впоследствии почувствовал свою ошибку. Князь же Мустафин, несмотря на убеждения наши, предупредил нас отъездом с некоторыми из поклонников русских; но он не нашел желанного корабля в Яффе, где не всегда можно заставать хорошие суда после Пасхи, и, пустившись на малом арабском судне в Царьград, слишком 40 дней влачил на море самую бедственную жизнь.
Уже смеркалось, когда в виду селения арабского, лежавшего на каменистых высотах, прошли мы мимо малых, неизвестных развалин, к которым стекаются враждебные друг другу колена арабские, как на сборное место для брани, иногда продолжающейся несколько недель, по совершенному их безначалию. Около четырех часов считается от Иерусалима до Христианского селения арабов Рамы, где мы должны были провести ночь. Оно лежало несколько влево от настоящего направления на эль-Бир, древний Михмас (отколе, по преданиям, возвратилась Мария искать в Иерусалиме отрока Иисуса); но по ненависти Мусульман к имени Христианскому, опасно было искать другого ночлега. Мы долго шли во мраке, по отлогим высотам, когда наконец приветный лай собак открыл нам селение Рамы. Дикие назареи громкими воплями приветствовали нас в тесных улицах, где сидели на пороге жилищ своих и проводили в дом священника — каменный высокий сарай с камином. Он встретил нас гостеприимно, но мы не могли укрыться от любопытной толпы, которую тщетно старались выгнать. Старшины селения пришли курить и пить кофе с нами, и мы уже спали, когда они все еще продолжали свою беседу. Рано утром пустились мы в путь.
Горы становились гораздо выше, по мере приближения к Наблусу, от которого отстоит Рама за 11 часов. Трудная и узкая дорога иногда глубоко спускалась на дно долин, богатых оливами, иногда подымалась на каменистые хребты, около селений арабских, которые, как крепости, приникли к вершинам гор, защищаемые местностию от частых, взаимных набегов, или от хищности Пашей. Ключи водные, малые огороды и сады из маслин и смоковниц, вот все их приволье на утесах; но дикий вид их весьма живописен.
Часто встречались нам самые жители, в пестрых чалмах и синих рубашках, с ружьем и кинжалом. Смуглые лицом, смелые поступью, они гнали пред собою вьючных ослов на соседние базары и мрачен был их мирный «салам», коим приветствовали проводников наших, но он не относился к франкам, и только огненный, враждебный взгляд косвенно падал на нас из-под их нависшей чалмы. Иногда в самых тесных ущелиях один или два вооруженных араба сидели на отвесных утесах, над самою дорогою, как бы желая преградить путь; но они равнодушно на нас смотрели, облокотясь на длинные ружья. Это были скитающиеся бедуины, и я не знаю, что их удерживало от нападения, ибо мы не могли ни защищаться, ни их настигнуть на высотах, и нас только ограждало присутствие Мусселимова стража.
В полдень отдыхали мы на дне долины, близ малого ключа, бьющего из скал, около уединенной развалины ныне служащей оградою масличному саду, но которая в древности была замком или монастырем, судя по объему ее основания. Два пустынных бедуина, остановясь близ вьюков, хотели непременно быть участниками нашего полдника; они так жадно и пристально смотрели нам в глаза, что мы вынуждены были утолить их голод; но они без малейшей благодарности приняли от нас пищу, как бы законную дань путников. Тогда же приблизился к нам араб вифлеемский, идущий из Наблуса; он спрашивал знакомого ему игумена: в мире ли селение его с Иерусалимом и не опасно ли для него будет пройти близ стен города? Узнав, что я русский, он приветствовал меня со знаками уважения и, положив руку на сердце, сказал по-италиански: «Бейзадей московский! я христианин и католик; скажи мне, скоро ли придет Царь наш освободить святую землю? Мы все его; о да избавит он нас от ига языческого?» Трогательно и лестно было слышать в диких ущелиях Иудеи сие простосердечное воззвание араба к дарю русскому, к сей единственной, вечной надежде Востока.
Далее, еще около трех часов продолжаются каменистые, пустынные горы иудейские, усеянные дикими кустами. Наконец открывается посреди их узкая, длинная долина, оживленная частыми селами и обработанными полями. Она простирается к северу до Наблуса, который лежит в цветущем ущелии, примыкающем с левой стороны к сей долине. Положение его очень живописно, между двух высоких гор, на быстром потоке, который струится чрез весь город, окруженный стенами и масличною рощею. Роскошная тень садов и ключевые воды дают месту сему особенную прелесть в глазах диких жителей горного края. К северу круто над ним подымается вершина Гевала; на скате же южной горы Гаризима, столь знаменитой в писаниях; долгим становищем колен израильских и незаконным храмом самаритян, есть еще остатки древнего Сихема; его заменил в средние века Неаполь, или Наблус, по восточному выговору сего имени. За полчаса от него показывают славный студенец Иакова, вокруг которого впоследствии создана была церковь, в память беседы Христовой и самарянынею; но я не мог утолить его живыми струями благочестивой жажды.
Хотя слышал я в Иерусалиме о буйстве арабов Наблуса, которые считаются самым диким племенем Палестины, и хотя наместник католический советовал мне идти в Назарет дольнею дорогою, чрез Раму и пашалик Акрский; однако же я предпочел горную, как самую краткую, и поздно уже раскаивался в своей неосторожности. Солнце садилось, когда мы достигли Наблуса; но едва вступили в городские ворота и приблизились к главной мечети, которая по красоте и обширности своей являет зодчество Византийское, как внезапно толпа детей всякого
