Получалось, что вырасти большим я мог бы, лишь растолкав моих товарищей, сверстников. Нас подталкивала к соперничеству целая система поощрений и наказаний, она настраивала всех друг против друга, словно в нечестном спортивном состязании, где не думают о здоровом теле и здоровом духе, а исповедуют философию индивидуализма, бьющегося за интересы отдельной личности, за ее превосходство над массой остальных людей… В этом состязании за место под солнцем я все более превращался в одинокого эгоиста, отдалялся от всех и представлял себе дальнейшее существование в полном одиночестве, в отрыве от друзей. Я мчался куда-то вперед, боясь отстать, не справиться, не суметь, остаться без денег. Но при этом вовсе не гнался за деньгами. Мне было приятно воображать себя бродячим скрипачом, выступающим перед восторженной публикой, или героем, подобно Гарибальди, про которого рассказывали в школе; я мечтал спасать утопающих или даже помогать угнетенным народам; мне хотелось стать святым и быть увековеченным за свою доброту, за веру в Господа.
Тогда я еще не знал, даже отдаленно не представлял себе, что мои мечты сделаться кем-то приведут к невозможности быть таким, как все.
И вот я — фигура, меня даже просят написать книгу. Что ж, мне хотелось бы на последующих страницах поведать об отдельных эпизодах своей жизни и показать, что освобождение от общепринятых, считающихся нормальными схем общества, в котором я вырос и живу, постоянно влечет за собой огромный риск, необходимость бороться в одиночку. Обстоятельства, сделавшие меня фигурой, принято считать необычайными зачастую лишь потому, что такова логика большинства людей. Чувствуя невозможность быть причастными к чему-либо, они создают миф о сверхчеловеке. Дело же здесь не в каком-то неравенстве, а в кажущейся недостижимости вполне обычного дела.
Друзья дали мне прозвище Серый — так называли еще моего деда. Мне было 15 лет, и в сезон снега и дождей я помогал отцу в винной лавке. Едва устанавливались первые летние деньки, меня начинало тянуть в горы или на озеро. Кстати, и зимой, по первому снегу, я с удовольствием катался на лыжах. Доучившись до одиннадцатого класса школы с торгово-экономическим уклоном, я забросил учебу и отправился в партизаны.
Дуилио было 17 лет. Учиться он бросил сразу же после начальной школы и в течение семи лет зарабатывал на жизнь сперва рассыльным, а потом кладовщиком в одном из общественных кооперативов. Парень он был сильный, вечно с кем-то спорил, дрался, лез на рожон. Ругался он в основном с земляками, которых ненавидел за аккуратность и чистую одежду, а дрался с такими же парнями из соседних деревень, как и он сам. Того, чьи кулаки оказывались крепче, люди уважали и боялись. Тем временем из Германии возвратился Джованни, где просидел два года в лагере для военнопленных. Там, за колючей проволокой, ему исполнилось 19 лет. На родину он вернулся в 21 год и весил 47 килограммов, хотя рост имел 175 сантиметров.
С Дуилио я подружился еще в детстве. Вместе с ним мы облазили все окрестные горы в Лекко; знали как свои пять пальцев все скалы и камни, потому что бегали туда курить сигареты, собирать каштаны, орехи, а в трудное военное время — и дрова.
Во время войны мы, подростки, остались одни. Все старшие ушли на фронт, и между поколением наших родителей и нашим образовалась пустота. Связь времен восстановилась по окончании войны, когда многие вернулись домой. Тут были и Джованни Ратти, и Луиджи Кастанья, и Низа, проходившие альпинистскую выучку вместе со старшими — Риккардо Кассином и Витторио Ратти, погибшим в партизанском сражении, Джиджи Витали по прозвищу Рыбка и Уго Тиццони. Все они были альпинистами, проводниками, академиками Итальянского Альпийского клуба, имевшими за плечами дерзновенные восхождения на Альпы и почитавшимися в нашем местечке как настоящие чемпионы.
Как-то в пятницу Джованни предложил Дуилио и мне подняться в воскресенье на Гринью.
Помню, в ту ночь я не сомкнул глаз. Со мной так бывает всегда: накануне любого, даже самого легкого, восхождения появляются волнение и страх. Замечу, что страх для меня не признак трусости. Я назвал бы его голосом фантазии, к которому я неизменно прислушиваюсь: этот голос красноречиво говорит мне, кто я есть на самом деле. Чувство страха зовет меня к особой осторожности и в то же время пробуждает желание испытать себя.
С Гриньей я уже был знаком, мне случалось и раньше ходить по ее тропам, под ее вершинами и стенами. Мысль о том, что вскоре предстоит в связке с другими альпинистами штурмовать гору при помощи кошек и карабинов, волновала меня, словно влюбленного юнца.
В субботу вечером мы поднялись по долине Калольден до Резинелли. Там Джованни, Дуилио и я, как всегда без гроша в кармане (отчего впоследствии нас торжественно зачислили в «Отряд вечно нищих альпинистов»), нашли какой-то сеновал и расположились там на ночлег… Наскоро перекусив, мы отправились осматривать Резинелли, деревушку, считавшуюся местом сбора знаменитых альпинистов, о которых мой отец говорил: «Настоящие мужчины».
Я познакомился с Рыбкой, с Тони Пилу-ном, Тони Бонаити, Уго Тиццони. Последний, как всегда, выпендривался перед публикой в приюте ГЧТ, разгрызая своими здоровыми зубами стеклянный стакан и проглатывая осколки.
Я сразу понял, что передо мной «железные» люди с твердым характером, отличающиеся не только количеством труднейших восхождений в своем активе, но и особой манерой поведения. Их группа носила название ДД — «Доступные Девицы», а некоторые являлись членами ГЧТ — «Группы Чокнутых Туристов»; попасть в эту группу можно было, лишь совершив какдй-либо безрассудный поступок.
И мы придумали: взваливаем на спину по мешку весом в центнер и бежим отсюда до церкви. Посмотрим, кто будет первым.
Дуилио рвался продемонстрировать свою силу. Один из «стариков» принял вызов, однако оба сдались, не добравшись до финиша; тогда Дуилио стал поднимать свой мешок зубами и сломал два зуба.
В те времена подобные состязания, где смешное соседствовало с жестоким, служили своеобразным экзаменом на зрелость и мужество, выявляли подлинные качества нашей братии.
Мы возвращались к своему сеновалу, распевая во всю глотку. От чрезмерного количества выпитого вина кружилась голова и сводило живот.
Утром проснулись с таким ощущением, будто во рту эскадрон переночевал. Завтракали улитками, которых насобирали накануне вечером. Плохо сваренные улитки были скользкими и жесткими, однако мы их безропотно поедали, доказывая тем самым, что вполне можем числиться железными людьми.
