В период правления колонизаторов их пропаганда изображала все, что касалось Советского Союза, как «страшное зло». Нигерийцам внушали, что красный цвет таит в себе опасность и несет беду. И ни слова не говорили о том, что пролетариат поднял свои красные знамена на баррикадах, на демонстрациях в знак революционного протеста против гнета буржуазии и что красный флаг стал символом единения трудящихся разных стран, символом их борьбы за свободу и справедливость, за социализм. Искаженные представления об СССР создавали немало преград на пути сближения двух народов в первые годы самостоятельного развития молодого государства.
Гражданская война, в ходе которой решалось — быть или не быть Нигерии единой, открыла нигерийцам глаза на многое. Сепаратисты Биафры, поддерживаемые империализмом, развернули действия за выход из федеративной Нигерии, что грозило стране расколом. Традиционные западные «друзья» стали в позу выжидателей. В это трудное для нигерийского народа время Советский Союз решительно выступил за сохранение единства молодого государства. Ему была оказана моральная и материальная поддержка, явившаяся, по оценкам многих нигерийцев, существенным вкладом в дело победы патриотических сил над сепаратистами.
После войны нигерийский народ взялся за решение главной задачи — достижение страной экономической самостоятельности. Эти планы находят полное понимание у советских людей. Наши инженеры и рабочие участвуют в сооружении первенца нигерийской тяжелой индустрии — металлургического комбината в Аджаокуте, специалисты готовят для него кадры. Нефтяники помогают ставить новые буровые…
Возвратился Чуди Ачуфуси, предложил прогуляться.
Мы вышли из дома. В темном небе ярко горели звезды, от легких дуновений ветра листья пальмы шуршали по крыше.
— Жаль, береза в тропиках не приживается. Посадил бы тут рядом.
Чуди Ачуфуси подошел к пальме, притронулся к шершавому стволу.
— С какого дерева никогда не опадают листья?
— С манго! — ответил я наугад. — Нет.
— С авокадо!
— Нет. Листья не опадают с пальмы, даже если засохнут. Их не может сорвать самый буйный тропический ураган.
Я смотрел на Чуди Ачуфуси. Поймал себя на мысли, что в судьбе этого нигерийца обнаружилось и прорастает все то, что есть незримо во всех нас, советских людях.
Перед отъездом из Энугу я зашел в больницу попрощаться с Чуди Ачуфуси. Мне сказали, что доктор срочно отправился в какое-то селение к больному.
В Лагос вела знакомая бетонка.
Всюду рука человека укротила свирепые джунгли:
Усики ямса обвились вокруг бамбука.
Рощи бананов, плантации каучука тянутся
Вдаль, уходя в бесконечность, —
Вот она, Африка: надрезы на стройных стволах,
Сбор нагретых на солнце душистых гроздьев банана,
Борьба за свободу и счастье против столетий рабства,
Тяжкие мысли о прошлом, которое не вернется,
Радость надежды на завтра, радость собственной силы, —
вспомнились стихи нигерийского поэта Кэйа Эпелле.
После тягуна — затяжного подъема — я свернул на обочину: перегрелся мотор. Выключил зажигание. Машина наполнилась шелестом деревьев, щебетанием птиц. Откуда-то из глубины тропического леса доносился веселый постук тамтама. Барабанщик передавал какую-то новость. Может, это был рассказ о деревенской свадьбе или удачной охоте. А может, барабанщик, подхватив эстафету, передавал новую весть о «русском докторе».
После очередной поездки по стране, в общем-то непродолжительной, Лагос опять показался тесным и шумным. На улицах — орды урчащих автомашин, на тротуарах — толпы горожан в ярко-пестрых африканских одеждах. Оторопь от этой сумятицы, стоило проехать немного по городу, проходила сама собой: сказывалась привычка видеть его таким всегда — и в будни, и в праздники.
Сейчас в облике Лагоса появилось что-то новое, загадочное. Сначала я даже не понял, что именно. И лишь минут через тридцать, медленно пробираясь по забитым автомашинами улицам, сообразил, что неосознанно поразило меня: «Аргунгу», — кричали витрины супермаркетов; «Аргунгу», — напоминала неоновая реклама; «Аргунгу», — горланили с иерихонской силой динамики на площадях. Было похоже, что слово «Аргунгу» витает в воздухе, что оно у всех на устах и нет сейчас для Нигерии ничего важнее на свете, чем это слово. Все назойливо зазывало в Аргунгу на невиданную рыбалку, большой праздник рыбаков, или, как его тут называют, фестиваль.
Было чему удивиться. Почему именно у черта на куличках — где-то на севере страны, в опаленном Сахарой местечке, а не в низовьях того же Нигера, где вдоволь и воды и рыбы, — собираются самые искусные рыбаки? Подзадорил меня один мой знакомый нигериец. Он вытянул руку над головой: вот, мол, какие чудища водятся в тамошней речке. Рыбак везде одинаков и сродни охотнику: приврет и глазом не моргнет. Этот вроде бы не разыгрывал, в подтверждение своих слов показал сувенир из Аргунгу — кругляш рыбьей чешуи с перламутровым отблеском размером почти в пол-ладони.
— Если повезет, «водяного слона» там увидишь! — не унимался рыбак.
О таком чудище я еще не слыхивал и не встречал подобного названия ни в одном из описаний животного мира Африки. Можно было бы, конечно, пуститься в расспросы здесь, в Лагосе, но что это бы дало. К тому же намек рыбака о «водяном слоне» был ключиком к одной из загадок Эджиофора.
От Лагоса до Аргунгу километров эдак с тысячу. Чтобы попасть туда, нужно пересечь Нигерию из конца в конец — с юга на север. Снова предстояло побывать примерно в тех местах, где я искал «марокканскую кожу».
Наконец наступил долгожданный час, и я выехал затемно в Аргунгу.
К рассвету я был уже далеко за городом. Местами шоссе пролегало по холмам, и тогда казалось, что машина несется не по дороге, а по волнам, то проваливаясь в бездну, то взлетая навстречу заалевшему небу. Довольно часто встречались деревеньки с одинаковыми квадратными мазанками. За деревеньками начинались плантации маиса, ананасов, торчащих из земли, как пеньки, каучуконосной гевеи с кольцевыми надрезами на стволах — темно-зеленых деревьев, чем-то напоминающих нашу ольху.
Дорога просыпалась. Навстречу покатили легковушки, автобусы, грузовики, и все они спешили в Лагос.
Поездка на автомашине по Нигерии — не прогулка с ветерком и не беззаботное наслаждение экзотической природой. Садишься за руль, и нет никакой уверенности в том, что попадешь в намеченное место. Препятствий на пути сколько угодно.
