Красный диск повисел над мутным маревом, а потом скатился за горизонт, будто сдернул его с неба тот самый гоголевский черт, который уволок месяц в ночь перед рождеством. Пришлось возвращаться. В фестивальной деревне светились электрические огни, звучала музыка. Там, где на окраине расположились рыбаки, полыхали костры, выбрасывая столбы искр в звездное небо. Табор чем-то походил на военный лагерь накануне сражения…
Утром, едва солнце показалось из-за горизонта, фестивальная деревня пришла в движение. Хлопали двери мотеля и рест-хаузов, к стоянкам подруливали красноватые от пыли автомашины. На дорожках было тесно. Шли в пестрых национальных одеждах приехавшие на праздник гости. А мимо, обгоняя их, спешили рыбаки с сетками и калебасами. Подобно носильщикам, протяжно покрикивали, прося освободить дорогу, барабанщики, придерживавшие сбоку бочонки-тамтамы. Спрашивать, как пройти к месту проведения состязания рыбаков, не было необходимости. Толпа сама неудержимо несла меня к западной окраине фестивальной деревни.
Остались позади последние дома, по ногам захлестала жесткая трава. Впереди открылась река Сокото. Она угадывалась по двум прерывистым полосам свеже-зеленого тальника, которые размежевали с севера на юг поблекшую саванну. Утренние росинки еще не высохли и вспыхивали радужными блестками на листьях.
У левого берега возвышалась еще одна трибуна. На деревянном помосте под тентом стояли плетеные кресла, к спинкам которых были пришпилены таблички с фамилиями местной знати. Напротив трибуны, почти у самого берегового откоса, находились весы — похожий на большой манометр диск с крюком, подвешенный на врытом в землю столбе. До другого берега было от силы метров семьдесят. Харматтан не обмелил, не выпил реку, которая, пополняемая родниками, мощно несла свои воды, не потревоженные ни единым рыбьим всплеском. Если идти на лодке вверх по течению, можно добраться до северной границы Нигерии, подступающей к окраинам Сахары. Напрямую же через саванну и пески до пустыни и того ближе: каких-то полтораста километров.
Народ все прибывал, растекаясь вдоль берега вправо и влево от трибуны. Часть зрителей лодочники стали переправлять на другой берег в остроносых челнах. В моем воображении по пути в Аргунгу река виделась широкой. А тут в некоторых местах при желании и подросток перебросит через нее камень. В душе зашевелился червь сомнения: может, зря я приехал в Аргунгу. Да, но где же тогда искать водяного слона? — Что с тобой, батуре?
Я обернулся. Сзади стоял дородный, с округлыми щеками нигериец. С досады, видимо, я слишком громко чертыхнулся, чем и привлек его внимание.
Думаю, есть ли в этой речке хотя бы малявки.
Брови у нигерийца поползли вверх.
— На фестивале впервые?
— Да.
— Понятно, — улыбнулся нигериец. — Не стоит сомневаться. Место это заповедное. После фестиваля на него накладывается табу до следующего праздника. Рыбы тут прорва, да еще какой! Наберитесь терпения… — Нигериец не договорил и, словно забыв обо мне, уставился куда-то в сторону. Взглянул туда и я — поднимая за собой шлейф пыли, к реке двигался кортеж всадников.
— Эмир! Эмир едет! — почтительно прокатилось по берегу. Так вот еще устроена Африка. В небе над Нигерией летают реактивные самолеты, по дорогам мчатся автомашины самых последних марок, в домах (не во всех, правда) надрываются транзисторы, светятся экраны телевизоров. А рядом соседствует средневековая старина! Время оказалось пока не властно над институтом эмиров. Они до нынешних дней сохранили свое прежнее могущество и влияние.
Кортеж приближался. Впереди с длинными медными трубами ехали трубачи, потом барабанщики. За барабанщиками — стража, палившая в воздух из старинных ружей. Перед трибуной кортеж разделился на две группы. Одна свернула вправо, другая — влево. И лишь единственный всадник в ослепительно белой роскошной одежде, который до этого находился в середине, направился прямо к трибуне. Его коня вели под уздцы четверо слуг — по двое с каждой стороны. То был Мухаммаду Мера — эмир Аргунгу. У помоста его, как хрупкую фарфоровую куклу, осторожно сняли с лошади, под руки — хотя старцем эмир отнюдь не выглядел — довели до кресла. Лишь после этого на свои места поднялась приезжая и местная знать.
А на берегу уже ждали его сигнала. Тысячи три рыбаков, встав в ряды, держали наготове свои снасти на уровне плеч и чем-то походили на огромных стрекоз, готовых спорхнуть с откоса.
Эмир не стал манерничать: произнес коротенькую речь, усиленную динамиками. Пожелал каждому участнику состязаний поймать большую рыбу и величественным жестом подал знак открыть фестиваль.
И сразу — будто раскат грома прокатился над рекой. Это одновременно ударили сотни тамтамов. Под оглушительный грохот барабанов, протяжное пение труб, ликующие крики зрителей в воду бросились рыбаки. С откоса покатилась лавина черных полуобнаженных тел, и казалось, что ей не будет конца. Река, только что отражавшая бирюзу безоблачного неба, мгновенно помутнела, а через несколько минут вышла из берегов от многих сотен тел, забивших русло. В воздухе замелькали сетки, на взбудораженной воде покачивались, словно поплавки, калебасы. Подбадриваемые толпой болельщиков рыбаки старались вовсю. «Мелкота» в два-три килограмма в расчет не бралась. Но ее не выбрасывали, а заталкивали в калебасы: пригодится на ужин, а то пойдет на продажу. Желающие купить найдутся. Многим из болельщиков захочется стать обладателями рыбы, пойманной во время фестиваля в Аргунгу.
И все же настоящая добыча, а цель состязания в том и состоит, чтобы поймать самую здоровенную рыбину, ускользала из рук. Обитатели реки, напуганные до смерти столь необычным нашествием людей, становились неимоверно проворными и хитрыми. Какому-нибудь рыбаку казалось, что готово загнал плутовку в сетку. Не тут-то было! В самый последний момент она изворачивалась и уходила. Рыба в воде следа не оставляет, попробуй, угадай, куда она подалась. К тому же в такой кутерьме снасть удачно не поставишь: соперников столько, что каждый, сам того не желая, мешал другим. Не плошали, однако, умельцы, поднаторевшие на рыбалке в своих местах. Все чаще над рекой начали разноситься восторженные вопли — в чью-то сетку заскочила порядочная рыба. Чем больше была добыча, тем громче ликовали зрители, тем оглушительнее били тамтамы. На берегу заключались пари, велись жаркие споры, чья команда, чьи рыбаки лучше.
Улов сносили к весам перед трибуной. Добыча тяжелела: восемнадцать килограммов, двадцать четыре, тридцать один… Узнав свой результат, рыбаку, а каждому казалось, что он уже поймал самую большую рыбу (да и как на глазок определишь ее вес), не оставалось ничего другого, как ждать. По правилам соревнования после взвешивания улова нельзя вторично лезть в Сокото за новой добычей. Впрочем, если бы и разрешали, вряд ли кто-либо еще раз это сделал: надежды на то, что в сетку при таком скоплении рыбаков попадет еще большая рыба, не было никакой.
