сцены секса.
– Запоминай.
– Что запоминать? Забавное оно забавно, вот и все. И пенис там назван «орудие». Орудие пыток, ха-ха!
– Хорошо, хоть не «нефритовый стержень».
– Господи, а где ж ты такое прочитал?
– В одном китайском трактате.
– «Стержень»… Я что-то пропустила?
– Загугли, наверняка найдешь.
– Блин, шо опять комп включать?
– Та ни, брось.
– Заодно можно и еще на багажник взглянуть. Со «стержнем». Чтоб два раза не гонять.
– Стоп-стоп!
– Шо?
– Я прям сейчас усну под разговоры о багажнике, щоб я сам ни разу не был Механiк.
– Багажник классный. За нефритовый стержень не берусь судить.
– Критикуешь?
– Я девушка неопытная, всего еще не знаю…
– Могу порекомендовать одного специалиста. Из Харькова.
– Хто такой?
– Ну… Психосексонервопатологоанатом, ой, терапевт, шо забыла нашего Фарковского? Подогнать адресок?
– Думаешь, мне уже пора?
– Сама плакалась, что неопытная, что нефритовый стержень мой тебе не нравится…
– Гмм…
– Остается один путь – к Фарковскому, в его паучьи лапы.
– Багажник бы мне…
– Рррр… Отшлепать?
– А можешь?
– А хочешь? Эх, Богомила-мила, как мало мы были вместе! Как бы я хотел узнавать и узнавать тебя больше. Узнавать о тебе и узнавать тебя. Надеюсь, еще будет возможность.
– Расскажи мне, что ты запомнил о нашей близости? Какие-нибудь детали.
– Хочешь проверить алгеброй гармонию? Ладно. Мне очень нравилось, когда ты вдруг начинала говорить в процессе. У тебя голос становился немного ниже, это так… В общем, придавало сил.
– Ниже?! Вот ужас. Не знала. Я помню, как говорила твое имя: Сашко, Сашко!
– Могу представить себе, что думали эти двое в соседней палатке, когда слышали это сдавленное «Сашко!» Если слышали, конечно.
– Нет… Они не слышали. Я тихо говорила. И они храпели.
– Я боялся (прикинь, какие у меня были страхи?), что Леша кинется тебя спасать. Подумает, что я тебя мучаю. Душу, например.
– Фантазер ты, Сашко. Да Алексей там слюнями бы исходил, но продолжения бы ждал. Я утром читала это в его глазах.
– Да ну?
– Точно!
– Вау! А я ничего не замечал.
– Он смотрел на меня с тоской. И с опасением одновременно. Чуял запах секса вокруг нас.
– Бедный Алексей! А ты мучительница молоденьких мальчиков.
– Не такой уж он и молоденький. Он просто голодный. И тебе завидовал.
– Ну, не знаю. Я, вот, Регинины изучающие взгляды на нас замечал не раз, что там в нас изменилось. «Что-то ты, Сашенька, похудел!» Помнишь? Похудеешь тут.
– Регина тебе не могла простить, что ты меня на цепь не посадил к ее ликованию. Она ведь за этим тебя ко мне в палатку отправила?
– Ну откуда у меня цепь? Только скромный нефритовый стержень… Она что, думала, я тебе проповеди буду читать в палатке?
– Да. Представь, да.
– Как мало я знаю людей.
– Женщин. Женщины – они не люди.
– Хм. Где-то я уже это слышал. Типа, они совершеннее мужчин.
– Нет. Они просто другие. И задачи себе ставят другие.
– Ну, пока я знаю только одну такую совершенно странную женщину, которая не вписывается в мои представления.
– Я задач не ставлю.
– Например, багажник?
– Разве что, багажник…
– Ага!
– А, блин! Ты меня опередил! Подумаешь, багажник! Сколько там того багажника? Слово не дают сказать.
– Не дают, точно. Как в том парке, где я тебе рот закрывал, чтобы ты не разбудила соседей…
– В каком-таком парке? Не было такого!
– Было-было! Эх, Богомила!
– Эх, Сашко… Помню я все. Но я, все равно, уставшая была.
– Я знаю. Я видел. Ты была уставшая, но очень классная…
– Воспользовался ситуацией, да? А может, тебе это все приснилось? Ну, как в твоем посте?
– Приснилось… Да я, скорее, проснулся в этой поездке, спал я до этого. А что до постов – родная, ты повторяешь ошибку всех читателей, что знакомы с тем, кто пишет – путаешь автора с лирическим героем.
– Фрейд плачет.
– Пусть плачет. Мы не будем ему мешать.
– Я соскучилась.
– Я соскучился. Когда мы встретимся когда-нибудь, я сломаю тебе что-нибудь, обнимая.
– О!
– Надень бронежилет, на всякий случай. Можно только его.
– Мне нравится. Может, костюм монашки?
– Нет, я буду тогда тебя жалеть.
– Желать, Сашко. Заглянешь в мои дерзкие глаза и будешь желать.
– Желать и жалеть. Мне жалко монашек.
– Ага. А потом – на костер?
– Нет. Уже нет. Разве что-нибудь сломаю случайно. Я ведь нежный, но неуклюжий. Как чудище из «Аленького цветочка»
– Меня не проведешь, чудило тот принцем был, я сказки знаю. Нет, блин, принцев. Только кобылы и чудища.
– Ну я тогда… эвакуатор. Эвакуирую тебя.
– Эвакуируй. Сашко, тебе же спать надо. У вас уже три ночи.
– Скоро три. А я не могу оторваться от тебя.
– Не отрывайся. Прижмись ко мне поближе. И уснем вместе.
– Шутишь? Как можно прижаться к тебе и уснуть?!
– Сашко… Я хочу тебя.
– И я. Мне нужны твои двести двадцать вольт.
– Тогда – как в той гостинице, в этом, как его?
– В Мавринске?
– Да. Ты хочешь так?
– Хочу. Обними меня покрепче, эвакуатор…
<…>
– …Ох, я вся дрожу, Сашко. Как это было… Как будто взаправду мы были рядом.
– Мы и были рядом, милая. Мы всегда рядом.
– У меня до тебя никогда не было так… по телефону. Тем более так, в сообщениях.
– Да.
– Спокойной ночи, Сашко-механик.
– Спокойной ночи, родная.
Начало Страстной недели, Вербное воскресенье, Абалаков, Сибирь / Киев
Пост Александра, утро субботы
КАМЕНЬ, НОЖНИЦЫ, БУМАГА
Они сидели на краю обрыва, выходящего к морю, свесив ноги вниз. Камни, на которых они сидели были нагреты солнцем, а пятки их полоскал ветер с моря. Они ели клубнику, доставая ее из большого бумажного кулька, смотрели на облака, на волны и обменивались междометиями.
– А?
– Ммм… Угу!
И каждый тащил из кулька новую ягоду. Когда съели последнюю, рыжий вытер красные губы тыльной стороной ладони и отпустил кулек. Газетный лист, заляпанный красным, разворачиаясь на ходу, начал планировать к морю, но потом вдруг передумав, приподнялся вверх и исчез за обрывом.
– Ну что, – сказал рыжий, и потер о камень пальцы, заляпанные клубникой. – Сыграем?
– Опять? – скривился чернявый. – Надоело!
– А что делать? – задрал брови домиком рыжий. – Давай-давай! Начинаем? Три – четыре!
– Камень! – Ножницы!
– Камень ножницы тупит!
Она кипела от злости. Нет, она просто бурлила, как чайник со сломанным терморегулятором. Вот, прямо сейчас, она войдет в его квартиру и скажет ему все. Скажет: «Ты этого хотел, скотина? Ну так получи! Нет больше никакого «мы», понял? Есть только каждый из нас по отдельности! А это – твоя карта, твоя гребаная банковская карта, и она пуста, ты понял? В компенсацию за твою никчемность и бездарность, понял»
Он поднял глаза из-за стола на нее и все понял. И улыбнулся. И его улыбка не понравилась ей. И тяжелым, как увесистый булыжник, тоном, он сказал: «Режешь? Да не вопрос! Мелочь с карты можешь забрать. А теперь – пошла вон!»
И сердце тяжело и безжалостно стукнуло в его висках. Как камень.
– Твоя очередь!
– Ножницы! – Бумага!
– Ножницы бумагу режут!
«Иди сюда, неси дневник!»
И он идет. Покорно несет замызганный дневник, который вырывают из его руки сильной волосатой лапой, переложив из нее в другую лапу, вскрытую банку пива. «Ну, и что это? Вот это, спрашиваю тебя – что?» «Двойка» – шевелит он губами, стараясь не смотреть в глаза тому, кто развалился в кресле с его дневником.
