Но он почувствовал, как все тело задрожало в приступе мгновенного, безымянного ужаса, сжавшего его в тисках подобно кошмару тяжкого сновидения, про которое знаешь, что оно только снится, но не можешь пробудиться — и в этот миг осознал, что смутный аромат изменчивых благовоний усилился, сделавшись ясно ощутимым; душный, навязчивый запах цветов жасмина, приторный и чувственный, принес с собой внезапную боль от невыносимой тоски по яркой жизни, оставшейся позади.
— Ничего не понимаю! — пробормотал он. И чуть позже, безотчетно, с неясным чувством, что слышал эти слова раньше:
— Ты видишь явления и твердо знаешь, что они существуют, но не можешь их объяснить.
После он вдруг обнаружил себя ползущим на четвереньках к скорчившейся фигуре, которая, он знал и видел, глядела на него живыми глазами, маня его тяжелым и сладким ароматом жасмина; и замер с внезапным выражением ужаса на лице, будучи вполне уверен, что сошел с ума и содрогаясь при мысли о том, что могло бы произойти, если бы он невольно дотронулся до трупа. Свет был тусклым, и в глазах его стоял туман, так что он не мог ничего разглядеть; но Дин знал, что оно лежало недвижно, искоса посматривая на него из-под ресниц взглядом, полным приглашения и искушения, а драгоценности на нежной шее и округлой груди подмигивали ему в неверном свете.
И тогда вся сила воли покинула его, растворившись в тонком, изнуряющем благоухании, что овладело его разумом и вскружило голову; и внезапно наступила минута, когда он не мог больше вынести это испытание. Он набросился на землю и камни, завалившие дверной проем, и принялся разгребать их, бормоча бессвязные слова в слепом страхе того, чему не было названия.
После крик землекопов, раздавшийся совсем близко, достиг его слуха, и воздух туннеля, показавшийся небесно чистым и прохладным после удушья могилы, заполнил его легкие, словно струя бесконечно благодатной холодной воды. Когда Меррит и Холлуэй подошли к нему, он выпрямился, рассеянно улыбаясь, и бессильно упал на пороге.
Они вынесли его с вежливыми выражениями сочувствия, а он, теряя сознание, все бредил о мертвых существах, глядящих на него живыми глазами, о цветах, чья эссенция может увлечь человеческую душу в бездну адских мук, и о боли в голове, и о солнце, и о синих пузырьках. И тогда Ибрагим, дрожа от страха, нехотя признался, что не сумел найти в аптечке синий пузырек и принес вместо этого стакан чистой воды — «Именем Бог-Господь, сэары, очень чистой!»
— ибо ему, Ибрагиму, было хорошо известно, какое наказание ждало бы его за опыты с лекарствами, назначения которых он не понимал.
И в открытую гробницу ворвалось свежее дыхание ночных ветров; забытая лампа Дина все еще горела внутри, на полу, отбрасывая пятна света на мертвое лицо и высохшие руки принцессы, и драгоценности ее все так же издевательски сияли.
Глава IV «ОНА ОБОЛЬСТИЛА МЕНЯ»
Лагерь отходил ко сну, из палаток рабочих доносились обрывки разговоров — стычки из-за чайника, или мясного рагу, или игры в кости. После ужина Холлуэй, засунув руки в карманы и зажав в зубах сигарету, подошел к молча курившим Дину и Мерриту. Дин выглядел подавленным, голова его была повязана влажным полотенцем. Меррит, спокойный и задумчивый, наслаждался отдыхом после достойного трудового дня — отличной прелюдии к вечернему комфорту души и тела, когда можно расслабить все сжатые днем пружины.
— В какой ящик вы упаковали мумию для транспортировки? — вскользь спросил Холлуэй.
— Мы ее даже не паковали, — ответил Меррит, выколачивая трубку о каблук. — Сегодня на это не было времени, учитывая приключение с Дином и прочее. Мумия спокойно пролежит до утра в гробнице. Эти афеджи[1] не прикоснутся к ней и за самый неслыханный бакшиш. Вдобавок, Ибрагим стоит на страже и следит, чтобы они не шныряли вокруг.
— Не паковали? — переспросил Холлуэй с ноткой удивления в голосе. — Что ж, в гробнице ее нет. Мумия исчезла.
Меррит выпрямился и недоверчиво глянул на него.
— Как это понимать? — резко спросил он.
Холлуэй терпеливо ответил:
— Я подумал, что вы уже упаковали мумию, поскольку не увидел ее в гробнице. Я был там не далее как пятнадцать минут назад. И никакого Ибрагима там не было. Он мирно ужинал с этим… как его… с Хафизом, поваром. Держу пари, эти мошенники стащили мумию, чтобы завладеть драгоценностями.
Дин и Меррит, ничего не ответив, одновременно вскочили и бросились к раскопу. Холлуэй не спеша двинулся следом, держа руки в карманах. На полпути он повстречал обоих — они возвращались, изрыгая проклятия.
— Итак? — осведомился Холлуэй. — Я оказался прав? Вот теперь начнется веселье.
— Еще бы! — рявкнул Меррит. Он повысил голос, зовя Ибрагима. Все трое уселись в ряд, как судьи грозного трибунала, расположившись так, что в лагере их никто не смог бы услышать. Явился Ибрагим, воплощение спокойствия и невинности. Меррит повел допрос на местном диалекте.
— Ибрагим, стоял ли ты на часах после того, как мы покинули гробницу? — спросил он медоточивым голосом.
— O да-а, сэар, — протянул Ибрагим не менее елейно.
— И как долго?
— До самый ужин. Мой живот стенать по козий жаркой и печенье. Сэары, он реветь. Потому я уходить. Сказать я себе, проглотить кусочек и возвращаться быстро. Не так долго не быть меня. Я уходить. Я быстро возвращаться. И минута не пройти.
Меррит повернулся к Холлуэю.
— Ты видел его у гробницы, когда пришел?
— Нет, сэр! — тотчас откликнулся Холлуэй.
— И долго ты там пробыл?
— Около часа, насколько могу судить.
— Возвратился ли он к тому времени?
— Нет, сэр.
Серые глаза Меррита приковали испуганного Ибрагима к месту.
— Пока ты, напрямую нарушив приказ, отсутствовал на посту, мумия была украдена. Теперь ты обязан найти ее. Ты понял или мне еще раз повторить на твоем жаргоне?
Он повторил свои слова на местном диалекте.
— Ты лично отвечаешь за розыски. Ты должен опросить людей, осмотреть весь участок, так как мумию могли где-то зарыть, перевернуть весь лагерь. До тех пор, пока мумия не обнаружится, жалованье тебе начисляться не будет.
Также ты не получишь никакого бакшиша и никаких подарков по возвращении.
Ибрагим, готовый на все, кроме потери заработка, принял жалкий вид. Он горевал безутешно, как дитя: он рыдал, он молил о прощении.
— Я находить мумия, сэар, находить совсем-очень быстро. Если эта сделать мои люди, я свирепый у люди забирать. Но дать мне подарки, или умирать я от голод. Я бедный человек, совсем бедный — мне уважительно нужен подарки, сэары!
