держать его при себе. Обе женщины вперились в телеэкран. Кажется, речь президента действует на них гипнотически. «Хорошо все-таки, что его выбрали, — устало замечает Мария. — Уж он-то, я думаю, наведет порядок».
«Неужели из Америки? К нам американцы нечасто приезжают…» Еще бы! Двадцать четыре часа лету плюс пересадки. Самая трудная часть маршрута — перелет из Нью-Йорка в Сингапур: девятнадцать беспосадочных часов. Зато потом — Чанги, полуаэропорт — полупарк аттракционов, устланный коврами, предлагающий изможденным путешественникам всевозможные развлечения от ботанических садов с водопадами, детских площадок и бесплатного кинотеатра до обзорной экскурсии по городу. Мы стараемся выжать максимум, но сутки без сна дают о себе знать: все сливается воедино, лилии и кактусы, стритфуд и хай-тек, китайские, индийские и малайские лица. Здравствуй, Сингапур, азиатский город-сад. Я готов заедать усталость твоей лучшей в мире китайской лапшой, клевать носом в твоем бесплатном кинотеатре, жалеть, что я здесь только проездом и не успею познакомиться поближе. Там, откуда я родом, театр начинается с вешалки, а индонезийский театр теней, в который я давно мечтаю попасть, начинается, стало быть, с этих футуристических декораций. Впрочем, нет, не с них.
История начинается с нашего приятеля Джонатана. Он наполовину еврей, наполовину индонезиец. В его внешности индонезийского куда больше, чем еврейского, однако про индонезийскую часть своей родословной Джонатан знает мало: родители разошлись еще до его рождения, и он рос с матерью, американской еврейкой. Уже во взрослом возрасте с помощью частного детектива, тайком от матери, разыскал отца. Оказалось, тот живет в Калифорнии, в печально известном городе Комптоне (одно из самых опасных мест в Америке, родина знаменитых рэперов Западного побережья — как оказался там этот индонезиец?). Недолго думая Джонатан взял билет на самолет и полетел знакомиться — без предупреждения. Вот эта улица, вот этот дом. Район и впрямь стремноватый. Обветшалый одноэтажный коттедж. Дверь открыла сердитая крупная женщина. Вместо приветствия с ходу начала браниться: «Какого черта ты тут шляешься? Грабить нас пришел? Или ты один из дружков нашего сыночка? Убирайся, пока полицию не вызвала!» Джонатан попятился, забормотал, что ему от них ничего не нужно. «Простите, мэм, что потревожил… Просто мне кажется, я сын вашего мужа от первого брака». Тут женщину как подменили. Подбежала к Джонатану, стала его обнимать. «Мы всегда знали, что ты когда-нибудь к нам приедешь». Вышел отец, щуплый индонезиец. Прослезился: «Пока ты рос, твоя мать запрещала мне с тобой связываться. Но я мечтал, что ты вырастешь и сам меня разыщешь». Потом они сидели в гостиной и разговаривали до самого вечера. «В этот день, — рассказывает Джонатан, — я наконец начал понимать, кто я такой. Когда уезжал, обещал, что приеду к нему еще. Но в Калифорнию каждый день ездить не станешь, все-таки другой конец Америки. Ну и дел было много, работа, семья. Откладывал. А через год его не стало».
Теперь у Джонатана идефикс — отправиться в Индонезию, искать там свои корни и ответы на все вопросы. Назад к истокам. Я же хочу побывать в Индонезии просто потому, что ничего о ней не знаю. В детстве читал приключенческий роман «В дебрях Борнео» и сборник индонезийских сказок (на обложке предсказуемо изображены маски из классического индонезийского театра). Кроме того, будучи потомственным бадминтонистом-любителем, я как мог изучал технику непобедимого индонезийского мастера Панча Гуналана. Правда, потом выяснилось, что мастер этот — малайзийский, а не индонезийский. Но того, что усвоено в детстве, уже не вышибешь. Во, что я знаю: Индонезия — это дебри Борнео, сказки-маски и бадминтон. Край света, куда я всегда мечтал попасть. А тут еще и повод подвернулся: корнеискательство Джонатана. Его старшая дочь — подруга нашей Сони, а его младшая дочь дружит с Дашей. Так почему бы не съездить всем вместе?
Мы стали планировать путешествие на две семьи. И я стал готовиться, как делаю это всегда, следуя нехитрому принципу: если хочешь действительно что-то узнать о стране, надо основательно ознакомиться с ее литературой. Но современная индонезийская литература, говорят нам, сводится к одной-единственной книге — бестселлеру Эки Курниавана «Красота — это горе». Так пишут в авторитетных изданиях. Дескать, в литературной пустыне нежданно-негаданно возник самородок Курниаван. У себя на родине он, понятное дело, считается лучшим писателем за всю ее историю. И так далее и тому подобное. Впрочем, если несколько расширить поиск, выясняется, что помимо Курниавана в литературной пустыне Индонезии существовал по крайней мере еще один оазис: классик Прамудья Ананта Тур (1925–2006). Его роман «Мир человеческий» переведен на неменьшее количество языков, чем «Красота — это горе». Стало быть, с этих двух романов и надо начинать.
Ананта Тур — первопроходец. Его роман увлекателен, но местами неуклюж, шарнирен, слишком идеологизирован. Увы, постколониальный реализм иногда бывает так же утомителен, как соцреализм (взять хотя бы назидательно-памфлетные романы кенийца Нгуги Ва Тхионго). Ананта Тур — тоньше и глубже, чем Нгуги или Чинуа Ачебе. Но топорный postcolonial lit проглядывает и тут. Впрочем, ближе к концу роман набирает силу и размах действительно большого произведения. А если еще вспомнить, что все это политзаключенный Ананта Тур написал в тюрьме на острове Буру (куда, кстати, ссылают и персонажа Кливона из романа Курниавана: оммаж учителю!); что, находясь в этом лагере, он был лишен права что-либо записывать и потому сочинил весь роман в голове, сочинил и запомнил, читал по памяти сокамерникам, а записал только два года спустя… Если вспомнить, что он, как Нельсон Мандела, провел в тюрьме чуть ли не бо́льшую часть взрослой жизни и ни разу не отрекся от своих убеждений, остается только снять шляпу: великий человек.
Курниаван — представитель другого поколения. Как посол индонезийской литературы в мире он продолжатель дела Ананты Тура. Но дань великому предшественнику он отдает разве что тематически (и тут, и там одна из главных тем — насилие над женщинами). Стилистически же Курниаван — наследник Габриэля Гарсиа Маркеса, его ученик, причем столь прилежный, что местами это граничит с плагиатом. Индонезия Курниавана — одновременно и реальная, и вымышленная, и выпуклая, и лишенная отличительных черт, не перегруженная спецификой реалий, ровно такая, какой она должна быть в сказке, и Курниаван — прирожденный рассказчик, даже сказочник, недаром все у него строится на «вкладышах» — историях, матрешечно вставленных одна в другую. Эти сказки органично вписываются в жанр магического реализма, и получается не хуже, чем у самого Маркеса. С той разницей,
