испанские фамилии. Поди разберись.
— Конечно, мексиканцы ведь католики, как и мы. Стало быть, они наши братья, — дипломатично отвечает Рена.
— Все люди — братья! — с пьяным энтузиазмом подхватывает Майкл Хауэрд. Ему хорошо, он в восторге от собственного великодушия.
— А вот это блюдо, — перебивает его старшая медсестра Тельма, снимая крышку с кастрюли, до краев наполненной густым варевом, — это блюдо оценят только филиппинцы и еще, может быть, доктор Стесин. Он у нас настоящий пиной [103], даже балют [104] уважает. Для него готовить — одно удовольствие. Не то что для моих детей. Тем только спагетти да гамбургеры подавай. Не зря, видно, их «бананами» дразнят. Желтые снаружи, белые изнутри. — Бросив быстрый взгляд на Рену, Тельма обрывает свой монолог: при Рене о детях не надо.
Муж Рены тоже работает медбратом в нашей больнице, кажется, в отделении анестезиологии. В прошлом году я лечил их дочь, восьмилетнюю Розу, когда у нее нашли саркому Юинга с метастазами в легких и позвоночнике. Облучал пояснично-крестцовую область, чтобы предотвратить паралич ног и хроническую дисфункцию мочеиспускания. Рост опухоли, сдавливающей спинномозговые корешки, удалось приостановить, метастазы в легких — тоже. Но вот уже год, как Роза не встает с постели. За год постельного режима у нее атрофировались мышцы; теперь ей нужна интенсивная физиотерапия. Роза от физиотерапии отказывается. Раз в неделю ей капают химию. До болезни она занималась балетом и художественной гимнастикой. «Она у себя в классе считалась главным заводилой!» — повторяет Рена с дрожью гордости и умиления, превозмогая привычный комок. Даже после того, как Розе поставили диагноз, она старалась не падать духом; первое время подруги навещали ее в больнице. Потом ей стало совсем плохо. Девочка уткнулась в iPad и перестала реагировать на окружающих. За полтора месяца она не сказала ни слова. Знакомая знахарка советовала использовать средства от дурного глаза и мутной воды («усог ат пасма»). Детский психиатр прописал антидепрессанты. Поверили психиатру. Теперь Роза общается — с родителями, с врачами, с учителем, который приходит к ней на дом. Она согласна мириться, но на своих условиях. Родителям велено никогда больше не приводить к ней подруг и не заставлять ее заново учиться ходить. Единственный, с кем Роза готова играть, — это ее младший брат Сальвадор. У пятилетнего Сальвадора тяжелая форма аутизма. Он не говорит и не отзывается на свое имя. Но родители утверждают, что он привязан к старшей сестре. Когда Роза заболела, он очень переживал. Что с ним будет, когда ее не станет? Шансов на выздоровление у Розы немного.
Тельма замолкает, с опаской поглядывая на Рену, но Рена ее не слушала — она поглощена другим разговором. Ее собеседники, Мэнни и Бинг, перекрикивают друг друга, подражая участникам политического ток-шоу на телеканале GMA Pinoy TV. Их спору уже почти тридцать лет, и за это время аргументов не прибавилось. Появились, правда, новые имена, но наши спорщики чувствуют себя комфортнее среди имен и событий прошлого века. Диктатура Маркоса, надежды, связанные с Желтой революцией и приходом Корасон Акино, ее реформы, изменения к лучшему — увы, столь же недолговечные, как независимость, провозглашенная в 1898 году генералом Эмилио Агуинальдо. Клептократия толстяка Эстрады. Борьба с Исламским освободительным фронтом моро, более известным как MILF (дети Тельмы всегда веселятся, когда слышат про MILF; кажется, у американской молодежи эта аббревиатура означает что-то совсем другое).
За тридцать лет от воспоминаний о Маниле осталось несколько общих мест — стандартный перечень красот с туристических открыток. Колониальная архитектура старого города Интрамурос, форт Сантьяго, Манильский собор, церковь Св. Августина, базилики Св. Лоренцо Руис и Св. Себястьяна, памятник национальному герою и мученику Хосе Рисалю, автору романа «Noli me tangere». Кто из молодых читал этот роман? Если что и читали, то лишь подростковую литературу вроде Мигеля Сихуко — тоже, кстати, общее место.
«Сколько воды утекло за эти тридцать лет, — сокрушается Бинг, — страшно подумать». Некогда бездонное водохранилище памяти выглядит теперь как лужа на третий день после дождя: у кромки темной воды все еще блестит бензиновая радуга или виднеется вафельный след от шины грузовика, но пенопластовые фрегаты уже не пускаются в дальнее плавание. Скоро этот водоем высохнет до конца… Время от времени еще всплывают кадры из прежней жизни; снится жаркий перенаселенный город — такой, каким его когда-то видели изо дня в день. Разноцветные ретроавтобусы «джипни», ползущие по Макати-авеню в сторону кольцевой дороги. Круглосуточные гуляния по бульвару Роксас. Толпы манильской молодежи, перетекающие из ночных клубов в забегаловки Jollibee и Tapa King, где жертвам похмелья уготован обильный завтрак из яичницы, мяса и риса («тапсилог»). Снится променад вдоль западного побережья острова Лусон, шпалеры кокосовых пальм. Уличные торговки с венками белых и желтых цветов, нанизанных на зубную нитку. Что еще вспомнить? Запахи водорослей, выхлопа, тропической влаги и острой приправы, смутно напоминающей японский хрен васаби… Но запахи никогда не снятся, вот в чем беда. Странное, несправедливое устройство мозга: ни запах, ни вкус не проникают в сны.
Все вращается вокруг еды. Еда заменяет вкус и запах прошлого (то, что никогда не снится); компенсирует отсутствие времени, денег и возможности поехать домой. Еда — это доступный праздник. Но вот он кончается, сытный камайан. Пора возвращаться на рабочее место, заниматься делом. В коридоре в ожидании своей очереди лежит на носилках моя пациентка Мария. У нее рак миндалины. Она не может глотать, ее кормят через гастростомическую трубку. За последние три месяца она похудела на 35 килограммов. Пока Тельма промывает гастростому физраствором, Мария тихо жалуется на жизнь. Англо-тагальский суржик. Я понимаю каждое третье слово, но общий смысл улавливается легко: муж злится на Марию за то, что она перестала ему готовить. В последнее время он все чаще приходит домой пьяный, устраивает скандалы, бьет посуду. «Где моя гребаная курица адобо? Где каре-каре?» [105] Мария никогда не думала, что он окажется таким черствым болваном. «Я ему говорю: давай-давай, паре [106], круши все, что видишь! Забыл, небось, что сегодня пятница, а разбить стакан в пятницу — обеспечить себе семь лет несчастья?»
Тельма, как может, успокаивает Марию, но ее утешительные слова перекрывает скороговорка телерепортажа. В новостной программе Pinoy TV мелькают фотографии трупов на улицах Манилы. Затем показывают президента Дутерте; он призывает граждан быть беспощадными к наркоманам и наркоторговцам (пришло время очистить страну от скверны). Глядя на ораторствующего Дутерте, я вдруг понимаю, кого он мне напоминает: того японского актера, который всегда играет в фильмах про якудза… Такэси Китано! Я радуюсь своему открытию, но благоразумно решаю
