Сколько молодых воинов шауни погибло вот так, как погибнет сегодня он, не успев убить ни одного настоящего врага…
Станислав врыл пальцы в землю. Нет! Он не умрет. Он не может умереть. Он еще не выполнил заветов отца — защитить мать, отомстить тем, кто принес ей страдание, снова стать свободным человеком и возвратиться на землю своих предков.
Затрещали кусты, и прямо на Станислава и Яна выбежал шваб с автоматом в руках. Он остановился, прижал автомат к бедру, дал очередь в кусты позади себя, снова повернулся и побежал, не заметив лежащих в подлеске людей.
И тогда Станислав понял, что выстрелы предназначены не для них, что швабы дерутся с кем-то другим, и тех других больше, и они прижимают швабов к берегу Ниды.
Заглушив выстрелы, пронзительно вскрикнула собака. Предсмертный вопль пронесся над рекой и оборвался, словно обрезанный. Еще несколько раз коротко ударил пулемет, и все смолкло.
— Томаш, добей вон того, за деревом! — крикнули из-за кустов.
Щелкнул выстрел, похожий на треск сучка.
— Хлопаки, соберите оружие, чтобы не осталось ни одного патрона!
— Сделаем, пан командир!
Ян поднялся на колени и повернул бледное лицо к Станиславу.
— Стась, это свои! Наши!
Они стояли посреди низкой землянки, тускло освещенной фонарем «летучая мышь». Керосин был плохой, с какими-то примесями, и фонарь время от времени начинал коптить. Тогда человек, сидящий за столом, вполголоса произносил короткое непонятное слово и привертывал фитиль. В землянке, и без того мрачной, становилось еще темнее.
У стен, кое-как обшитых досками, на патронных ящиках, на опрокинутых ведрах и деревянных чурбаках сидели бойцы отряда. Красные искорки цигарок вспыхивали в полутьме. От резкого махорочного дыма першило в горле.
Люди, набившиеся в землянку, скорее напоминали заключенных из эшелона смерти, чем бойцов отряда сопротивления. Бледные лица, разношерстная одежда. На некоторых были демисезонные пальто или плащи гражданского покроя. Некоторые носили спортивные куртки и крестьянские капелюши. На трех или четырех — солдатские френчи регулярной польской армии, давно потерявшие свой цвет.
Но все без исключения хорошо вооружены. На коленях у них поблескивали трофейные карабины или шмайееры, а у двоих Ян заметил в руках английские пистолет-пулеметы.
Из всех бойцов один только командир похож на военного, вероятно из-за того, что на плечи его накинута потертая армейская шинель, а на ногах лоснились добротные яловые сапоги.
Командир сидел за столом, сооруженным из ящиков и досок, задавал короткие, быстрые вопросы. Он говорил с сильным акцентов и иногда трудно было понять, что он спрашивает. Ян никак не мог сообразить, какой он национальности.
Станислав не отвечал на вопросы. Он стоял рядом с Яном только изредка вставлял несколько слов. Он еще не настолько хорошо знал язык, чтобы отвечать быстро и точно.
— Как вы попали в леса?
— За згодом пана[*]… Мы бежали из того эшелона, который шел на юг.
— В каком месте это было?
Ян провел ладонью по лбу.
— Я плохо знаю эти места, пан. То было за путевым постом. Километров десять — пятнадцать…
— Как вам удалось выбраться из вагона?
— То был товарный вагон, пан. Теплушка. Мы вынули несколько досок из пола.
— Сколько человек бежало из эшелона?
— Было еще двое, которые прыгали за нами. Их застрелили охранники. Может, еще были… Не знаю.
Командир достал из кармана черный матерчатый кисет и газету, сложенную книжечкой. Оторвал листок. Одним движением пальцев скрутил цигарку. Поднял стекло фонаря и прикурил от коптящего язычка пламени.
— Как тебя зовут?
— Ян Косовский.
— Вы ночевали в лесу?
— Да.
— Странно, почему они вас не задержали. У них было две собаки.
— Это он выдумал. — Ян показал на Станислава. — Мы натерли ботинки какой-то травой. Собаки не взяли след.
Командир перевел взгляд на Станислава.
— Ты поляк?
— Нет. Я — шауни.
— Не понял.
— Он индеец. Из Канады. Шауни — это их племя, — объяснил Ян.
— Кто, кто? Что за чепуха, какие индейцы? Что ты плетешь?
— Я говорю правильно, командир. Он — индеец.
Командир повернулся к Станиславу.
— Кто ты?
— Я Станислав Суплатович.
— Индеец?
— Да. Я — шауни из рода Совы.
— Чудеса!.. — Командир недоуменно покачал головой. — Как же ты попал в эшелон?
— Из тюрьмы. Меня арестовали осенью прошлого года.
— А в Польшу?
— Я приехал с матерью из Канады три года назад. Люди, сидящие в землянке, зашевелились.
— Тише! — сказал командир. — Почему у тебя польское имя?
— Это не мое имя. Так нужно было для паспорта. Когда нам писали бумаги на выезд из Монреаля, мать дала мне свое имя. Ее зовут Станислава.
— А твое настоящее имя?
— Сат-Ок. По-вашему — Длинное Перо.
— Так значит, ты — метис. Мать — полька, отец — индеец.
— Нет. Я — шауни.
Командир усмехнулся.
— Ты знаешь, что такое метис?
— Знаю. Только у нас, у шауни, не так. Все мальчики принадлежат роду отца. Мой отец шауни, значит я — тоже шауни. У девочки — кровь матери.
— Вот как. — Командир помолчал. — Ну ладно. Потом расскажете все по порядку. Идите отдыхать.
— Пан командир, — сказал Ян. — Мы хотим к вам в отряд. Дайте нам оружие.
Командир посмотрел на него.
— Ого! Не так скоро все делается, парень. Сразу оружие! У нас у самих оружия не хватает. Феликс, — обернулся он к одному сидящему у стены. — Дай им чая и хлеба. И еще чего-нибудь. Что там у тебя есть?
— Сыр, — сказал Феликс.
— Дай сыру.
Феликс поднялся и перебросил ремень автомата через плечо.
— Идемте, ребята.
○
Группа сопротивления, уничтожившая отряд карателей, насчитывала всего двадцать человек. Командовал группой русский, капитан Красной Армии, бежавший из лагеря военнопленных под Сандомиром. Звали его Лёнькой. Никто не знал ни его настоящей фамилии, ни отчества, но зато все полагались на его военный опыт и умение быстро принимать правильные решения. В группе было несколько солдат регулярной польской армии. Их дивизию разгромили немцы еще во время боев под Радомом. Уцелевшие солдаты частью попали в плен, а частью ушли в леса, организовав небольшие отряды сопротивления. Позже в эти отряды стали вливаться крестьяне из сожженных деревень и горожане, бежавшие от несильной мобилизации и от преследований гестапо.
Неизвестно, сколько таких групп существовало в Борковицких лесах. Каждая группа действовала без связи с другими отрядами. Никаких определенных планов у этих отрядов не было, кроме одного — стремления во что бы то ни стало выжить. Для этого нужно было как можно реже попадаться немцам на глаза, то есть не обнаруживать себя. Забиться в самые глухие чащобы. Превратиться в ночных мышей, в кротов, чуть ли не в призраков. Не разводить костров. Не собираться большими группами. Не оставлять следов. Вот почему в лесах того времени не было отрядов больше пятнадцати — двадцати человек.
