– Он приехал из Европы год назад, когда умерли его дедушка и бабушка.
– Год, целый год! – пробормотала индианка, с неожиданной силой сцепив руки в молитвенном жесте. Она уронила голову на колени, и всё её тело содрогалось от наплыва сильного чувства, которое перепуганная девушка, смотревшая на неё, не могла объяснить. – Отец небесный, я благодарю тебя! Мои глаза снова увидят его. О боже, будь милосердным! – Эти слова, произнесённые с таким пылом, были заглушены сцепленными руками индейской женщины, и Сара смогла понять только то, что та сильно разволновалась, услышав имя её возлюбленного.
– Вы знали мистера Данфорта? – спросила Сара, когда волнение странной женщины немного улеглось. Индианка не ответила, она поднялась, вытерла слёзы и посмотрела на лицо девушки с нежностью, которая тронула Сару до глубины души.
– И ты будешь его женой? Ты, моя птица птиц!
С этими словами она обняла девушку за шею и заплакала, как младенец; затем, как будто осознав, что выдаёт слишком глубокие чувства, она подняла голову и попыталась успокоиться; Сара смотрела на неё, взволнованная, ошеломлённая, неспособная объяснить этот неожиданный взрыв чувств у той женщины, которая обычно держалась так тихо и спокойно. Индианка несколько мгновений молчала, задумавшись, а затем подняла глаза; они были полны скорби, и всё же в них оставалось какое-то нетерпеливое выражение, которое показывало, что она не до конца подавила своё волнение.
– Умерли… они оба умерли… то есть его дедушка и бабушка? – серьёзно спросила она.
– Да, они оба умерли. Он мне так сказал[15].
– А он… этот молодой человек… где он теперь?
– Три часа назад был в отцовском доме.
– Хорошо, пойдём.
Они обе поднялись, пересекли поляну и медленно и молча двинулись по тропе к вигваму. Девушка терялась в догадках, а её подруга, казалось, глубоко задумалась о чём-то очень серьёзном. Её лицо то было печально, то освещалось выражением волнения, нетерпения и нежности.
В лесу сгустились послеполуденные тени, и Сара, желая попасть домой до темноты, отказалась войти в вигвам. Индианка ненадолго вошла туда и вернулась с куском берёзовой коры, на которой она набросала карандашом несколько слов.
– Передай это молодому человеку, – сказала она, положив кору в руку Сары, – а сейчас спокойной ночи… спокойной ночи.
Сара взяла кору и торопливо пошла по лесной тропе. Она была взволнована, она чувствовала, что должно произойти нечто болезненное. С любопытством, которое было вызвано странным поведением индианки, она прочитала записку на куске коры; там была просьба о том, чтобы Уильям Данфорт встретился с автором сегодня вечером в указанном месте на берегу речки Катскилл. Под посланием стояла подпись: Малеска.
Малеска! Странно, но Сара Джонс раньше не знала имени индианки.
Диким был её вид, диким был её облик,
Волосы струились по её плечам…
Пряди, которые никогда не будут затенять её лоб,
Поднялись на её голове;
Казалось, её фигура стала выше…
В бледном свете луны из бледных губ
Вырвался неистовый крик…
И жизнь её обратилась в вечную ночь.
Мыс у речки Катскилл, описанный в начале нашей истории, плавно поднимается от места соединения двух потоков и превращается в широкий, прекрасный холм, который снова спускается по направлению к горам и расстилается обширной равниной, сегодня нарезанной на хорошо обработанные фермы. Разнообразие ему придают небольшие возвышенности, рощи и значительный участок болота. У южного края речки холм принимает вид величественного, живописного берега, который местами нависает над водой крутыми рвами в сорок-пятьдесят футов высотой, а местами спускается вниз более пологими, но всё же довольно крутыми склонами. Он разрезан небольшими оврагами и густо покрыт порослью молодых деревьев.
Тропа вьётся от каменного жилища, которое мы уже описывали, по верху этого берега до равнины, завершаясь необычным выступом в несколько футов длиной, который вдаётся в поток в форме большой змеиной головы. С этого выступа открывается прекрасный вид на деревню, жителям которой он по традиции известен как Хмельной Нос. Тропа, которая здесь завершается, интересна из-за постоянного присутствия единственного существа, которое ходит по ней много лет. Час за часом, день за днём, и в бурю, и в солнечную погоду видят, как оно плутает среди деревьев или медленным шагом движется по тропинке, окаймлённой густой травой. Долгие годы оно остаётся безмолвным – не из-за немоты, а из-за привычки к молчанию. Оно доброе и безвредное, и по его спокойному поведению небрежный наблюдатель может принять его за размышляющего философа, а не за человека, охваченного лёгким, безобидным помешательством, о котором свидетельствуют своеобразное выражение его ясных, голубых глаз и его упорное молчание.
Но сейчас мы описывали последствия, а не то, что произошло во время нашей истории. Тогда склон холма и вся обширная равнина были сплошным лесом, но берег у речки был почти такой же, как сегодня, только заросли были немного более пышными. Хмельной Нос был покрыт густым слоем травы, на нём росли два-три деревца и кое-где полевые цветы.
После восхода луны вечером того дня, когда Сара Джонс разговаривала с индианкой, эта необычная женщина стояла на Хмельном Носу, ожидая появления молодого Данфорта. Несколько раз она подходила к краю выступа, жадно оглядывала реку, затем снова возвращалась в тень и со сложенными на груди руками продолжала своё дежурство.
Наконец до неё донёсся слабый звук с другого берега. Она выскочила вперёд и, опираясь о деревце, нагнулась над потоком. С повисшей в воздухе ногой, с полуоткрытым ртом, левой рукой отбрасывая со лба волосы, она пыталась определить природу звука. Под её весом деревце согнулось и затрещало, но она не двигалась. Она не отрывала взгляда от места, откуда исходил звук, и её глаза сияли при лунном свете странным, неопределённым блеском.
Каноэ отошло от берега и направилось в ту сторону, где стояла индианка.
– Это он! – вырвалось из её уст, когда луна осветила ясный лоб и изящную фигуру молодого человека, который стоял в лодке. Сделав глубокий вдох, она отступила назад, сложила руки на груди и ожидала его прихода.
Деревце едва успело выпрямиться, когда юноша завёл каноэ во впадину в береге, забрался вверх по крутому склону Хмельного Носа через заросли и подбежал к индейской женщине.
– Малеска, – сказал он и дружески протянул руку, показывая, что он её узнал. – Моя славная, добрая нянюшка, поверь мне, я так рад, что снова тебя нашёл.
