Но послушай, что было дальше…
Два выстрела и последовавший за ними громовой рев разорвали тишину дня, и мы оба вскочили на ноги.
— Белые! — сказал Рысь, побледнев.
И это действительно было так. Только у белых охотников и трапперов имелись ружья. Мы и люди нашего племени выходили на охотничью тропу только с луками, чтобы не распугивать дичь попусту. Но как белые могли попасть сюда, в каньон Красных Скал? Ведь до ближайшего их поселения семь или восемь дней конного пути!
Снова раздался рев. Он катился по ущелью волнами, и спутать его с каким-нибудь другим голосом было невозможно. Так могло реветь только одно существо на свете, и, обернувшись к Рыси, я сказал:
— Гризли.
— Да. Кажется, они его ранили и сейчас он убивает их, — подтвердил Рысь.
Ужасен в ярости серый медведь, и если его сразу не уложить наповал, он будет преследовать неудачливого охотника до тех пор, пока сам не уложит его.
Может ли индеец спокойно слушать, как погибает человек, даже если этот человек — белый? Смерть одинаково страшна для всех.
Затоптав костер, мы схватили луки, колчаны со стрелами и бросились вверх по каньону.
Мы бежали, обгоняя друг друга, и все же не успели вовремя, ев гризли вдруг прекратился, и наступила тишина. Мы услышали топот наших ног и наше дыхание.
— Гризли прикончил охотника! — крикнул Рысь.
Обогнув уступ, у которого тропа делала резкий поворот, мы остановились.
Белых было трое.
Один из них лежал среди камней, густо забрызганных кровью, и одежда его походила на груду вялых осенних листьев, которые треплет ветер. Видимо, ему больше всего досталось от медведя, если он еще был жив.
Второй стоял, прислонившись спиной к скале. В правой руке он держал ружье, левая висела, как сломанная ветвь дерева.
Третий растерянно смотрел на нас. В руке его тоже было ружье, и он опирался на него, как на палку.
Медведя мы нигде поблизости не заметили. Наверное, он ушел в горы. В воздухе стоял странный резкий запах. Такого я никогда не слышал раньше.
Так мы стояли и некоторое время смотрели друг на друга. Потом Рысь подошел к лежащему и перевернул его на спину. Я увидел длинные черные волосы, слипшиеся от крови, и страшную маску разбитого, изуродованного лица.
— Индеец в одежде белых, — сказал Рысь. — Мертв.
Белый, опирающийся на ружье, заговорил. Он показал на лежащего и несколько раз повторил слово «кенай».
— Убитый из племени кенаев, — догадался я. — Наверное, он был у них проводником.
— Резервация кенаев у Большого Невольничьего озера, — сказал Рысь. — Зачем они пришли сюда?
— Слушай, Рысь, если у них проводником был кенай, может быть, они знают его язык? Слова кенаев очень похожи на слова сивашей. А мы все понимаем сивашей. Сейчас я попробую.
Я повернулся к белому и спросил:
— Кева клакста мамук икта кенай? Вы понимаете язык кенаев?
— Тие! — обрадовался белый. — Тикэ яка ника ов, пэ яка ника ламма!
Так мы нашли слова.
Белые, сначала испугавшиеся нас, немного осмелели. Они рассказали, что второе лето бродят по лесам со своим проводником Оклаоноа, что охотятся в основном на птиц, что случайно забрели так далеко от дома и что они очень огорчены случившимся.
— Надо его похоронить, — сказали они, указывая на Оклаоноа.
Мы не поняли.
— Закопать в землю, — жестами показал один из белых.
Мы помогли им это сделать. Так я впервые увидел странный обычай, о котором часто слышал от отца и от воинов племени.
У обоих белых были светлые, как у моей матери, волосы, и по возрасту они были ничуть не старше меня и Рыси. И сколько я ни всматривался в их лица, я не замечал в них жестокости или недружелюбия к нам. Наоборот, они казались такими открытыми, простыми, совсем как у наших людей.
— Знаешь, я не испытываю к ним ненависти, которой учил нас Овасес, — сказал я Рыси.
— Я тоже, — ответил Рысь. — Они не воины. Они даже не охотники.
Мы наложили на руку раненого лыковую повязку и пошли искать наших лошадей.
Поздним вечером мы вчетвером приехали в селение. Знаешь, кем оказался один из белых, тот, который разговаривал со мной на языке кенаев?
— Откуда я могу знать, — сказал Ян.
— Поляком из города Норман. Из Форт-Норман, который стоит между Макензи и озером Большого Медведя.
— Поляком? — воскликнул Ян. — Матка боска!
— Вот так же воскликнула моя мать, когда услышала слова этого юноши. Его звали Антачи.
— Антачи? Но это же не польское имя!
— До сих пор я не могу правильно произносить польские имена. Некоторых ваших звуков нет в нашем языке. Слушай, я произнесу по слогам, как меня учила мать: Ан-та-шший. Так?
— Анджей, наверное? — догадался Ян.
— Да, правильно. Так его звали. Ан-да-шший. А второй был француз. Его имя Захан. За-шш-ан, вот так.
— Жан?
— Да.
— Это все равно что мое имя — Ян. Ян по-французски Жан.
— Понимаю. Так вот, когда моя мать узнала, что Антачи поляк, она почти не отходила от него. Они разговаривали целыми днями. Она снова училась у него своему языку, который начала забывать. Ведь с того дня, когда она стала Та-ва, женой моего отца, прошло тридцать Больших Солнц.
— Сколько же ей сейчас? — спросил Ян.
— Пятьдесят шесть.
— Она живет в Кельце?
— Она сидит в Келецкой тюрьме. Ее посадил туда гес-та-по. Я тоже сидел в этой тюрьме.
— Ты попал к ним в лапы во время облавы?
— Нет. Меня арестовали прямо на почте, где я работал.
— А меня на улице. Я вышел после десяти. А в десять начинался комендантский час. Тебя как записали в регистрационную книгу, когда привели в комендатуру?
— Они никуда меня не записывали. Они спросили, кто я такой. Я сказал имя. Они спросили национальность. Я сказал — шауни. Они долго не могли понять. Тогда я сказал, что шауни — индейцы. Они сказали, что я унтерменш, и прямо отправили в тюрьму.
— Ты знаешь, что такое унтерменш?
— Да. Мне сказали товарищи в камере. Это неполный человек. То есть… не совсем человек.
— Да, Стась. Унтерменшами они называют всех людей другого цвета кожи или метисов. Это значит — неполноценные.
— Ян, я не понимаю этого. Почему у вас, у белых, человек с другим цветом кожи считается неполноценным? Разве от цвета кожи зависит ум? Или от разреза глаз? Или от того, что он другого племени? Ведь жизнь одинаково дается всем живущим, и каждому нужно пройти ее, и каждый идет по своему пути в меру своих сил. Безразлично, белый, или красный, или черный, охотник чащи или житель степей.
— У нас, у поляков, так не считается. Это швабы придумали. Но я перебил тебя. Что было дальше, после того, как твоя мать разговорилась с Анджеем?
