нас, по старой памяти.
– Туда? Почему же нет? А он вас пустит, вахтенный?
– Что за вопросы, старуха. Чего хочет женщина, того хочет бог. Ну, и вахтенный, естественно.
– Ой, ну я так рада за вас!..
Она ещё посмотрела на нас, скользнула взглядом по моему лицу – тут я не мог ошибиться – и не узнала меня… Ну, вообще-то она немножко близорукая. И немножко стеснялась – столько тут мужиков стояло.
Алик обернулся ко мне. Я помотал головой. Тоже тут всё было ясно.
Вахтенный их с большой неохотой пропустил – двоих с одной дамой. Ей пришлось улыбнуться ему – так мило, смущённо, – и, конечно, она его убила.
А «маркони», ясное дело, Галя провела.
– Галочка, – он ей сказал, – память о вас не умирает в моём сердце!
– Больше на щеке, – сказала Галочка. – Пошли, трепло несчастное.
«Маркони» к нам повернулся, развёл руками:
– Желаю вам, бичи, всего того же самого.
– Валяй, – сказал дрифтер. А нам он сказал: – Потопали, нечего тут по переборочке жаться.
И правда, нечего было. Толкотня эта уже поредела слегка, и вполне мы могли отвалить. А больше всего мне этого хотелось. Знобило меня отчаянно. Самое милое сейчас – в койку забраться, все одеяла накинуть, какие есть.
Оттуда, из зала, вышла Клавка, бросила весёлый взор на вахтенного, и он ей чуть поклонился, слегка заалел. Я уже рад был, что хоть за чужими спинами стою, не хотелось бы, чтоб она меня сейчас видела. А мне даже приятно было её видеть – такую живую, раскрасневшуюся, нарядную, в синем платье с кружевом каким-то на груди или с воланом, я в этих штуках слабо разбираюсь, в ушах серёжки золотые покачивались. Даже в лице у ней что-то переменилось – оно как-то яснее стало. Может быть, оттого, что она волосы зачесала назад и лоб у неё весь открылся…
Клавка нас увидела и подошла.
– Бичи, вы не со «Скакуна»?
– Королева моя! – сказал дрифтер. Опять же палубным голосом. – Да мы же с эфтого самого парохода!
– Где ж этот рыженький, что с вами плавал, сердитый такой? Что-то я не вижу его. Он, часом, не утоп ли?
– Сердитых у нас много. А рыженьких – нету. Может, я его заменю?
Клавка ему улыбнулась.
– Да нет, тебя мне слишком много… Ну, это я его рыженьким зову, а он светленький такой, шалавый. В курточке ещё красивой ходил.
– Так это Сеня, что ли?
– Ну-ну, Сеня.
Дрифтер махнул своей лапищей, сказал мрачно:
– По волнам его курточка плавает.
Клавка взглянула испуганно – и меня как по сердцу резануло: так она быстро побелела, вскинула руки к груди.
– Да не сообщали же… Типун тебе на язык!
Дрифтер уж не рад был, что так сказал.
– Погоди, груди-то не сминай, никто у нас не утоп. Сень, ты где? Ну-ка, выходи там. Выходи, когда баба требует!
Бичи меня вытолкнули вперёд.
Клавка смотрела на меня и молчала. Клавкино лицо, такое ясное, опять порозовело, но отчего-то она вдруг поёжилась и обняла себя за локти – как в тот раз, на палубе.
– А чего же вы тут стоите? – спросила. – Вахтенный, ты почему их здесь томишь? Они же со «Скакуна» ребята.
– Ну, Клавочка, – вахтенный малость подрастерялся, – это же на них не написано… Представители от команды должны быть, безусловно. Но не в таком же виде.
– А какой ты ещё хотел – от героев моря? Да пропусти, я их в уголке посажу.
– Ну, Клавочка… На твою ответственность.
– На мою, конечно, на чью же ещё… Ступайте, ребята, – она их подталкивала в плечи, – вон туда идите.
Бичи повалили в зал. Но меня он всё-таки задержал, вахтенный.
– А вата-то, – говорит, – зачем? – Выдернул из меня клок и показал ей. – Зашить нельзя? И был бы герой как герой.
– Да, это не годится, – Клавка кинула руку к груди, поискала иголку, но не нашла, потянула меня за рукав. – Пойдём, зашью тебя.
Навстречу нам уже какое-то начальство шло, с четырьмя шевронами. Граков прошёл – опять меня не заметил, за ним кеп и штурмана. Третий всю Клавку обсосал глазами снизу доверху и покачал мне головой. Ещё второй механик наш прошёл и боцман с Митрохиным – все прикостюмленные. Вот, значит, наши представители…
Мы сошли вниз – ещё на несколько палуб, пошли по такому же коридору, только с зелёным ковром. Клавка выпустила мой рукав и взяла за руку.
– Холодная! – Она вдруг остановилась. – Слушай, ты, может, в душ хочешь? Я тебя сведу. Погреешься, пока зашью. Что-то ты у меня совсем холодный.
– Да хорошо бы.
– Ну, чего же лучше!
Из душа какое-то ржанье доносилось. Клавка постучала в дверь туфлей – ответа никакого, сплошное ржанье.
– Ну, да, – сказала Клавка, – жеребцы парятся, это надолго. Лучше я тебя в женский устрою, там-то сейчас никого.
– Да ну его, в женский…
– Пойдём! – опять она меня тащила. – Держись за Клавку, не пропадёшь.
По дороге споткнулась, стала поправлять чулок. Я её поддерживал за локоть.
– Ну, и когда ты меня держишь, – улыбнулась, – тоже, представь себе, приятно.
В женском и правда никого не оказалось. Клавка – опять же туфлей – откинула дверь, втолкнула меня.
– Мойся тут смело, никто не сунется. Успеешь ещё, к самому интересному.
– Как я тебя потом найду?
– Я сама тебя найду. Телогрейку скидывай.
Сама мне её расстёгивала и морщилась. Потом стащила с плеч.
– Надоело – в соли-то ходить?
– Да уж надоело…
– Ну вот, как я хорошо-то придумала. Ну, я – живенько.
Клавка убежала с телогрейкой, и я тогда скинул с себя всё, бросил шмотки в угол у двери. Там для них и было настоящее место. Кабинка была просторная, не то что наша на СРТ, и с зеркальцем. Я себя увидел – волосы слиплись от солёной воды, щёки запали, глаза как-то дико блестят. Тут поёжишься! И куда ещё такого пускать в приличную кают-компанию?
Я встал под душ. Но пошла какая-то тёпленькая, сколько я ни крутил – я всё не мог согреться. Или такой уж холод во мне сидел – в костях, наверное. Или там, где душа помещается. Я всё зубами дробь выбивал и дрожал, как на морозе.
Кто-то ко мне постучался. Я и вспомнить не успел, задвинул я там щеколду или нет, как дверь откинулась. И Клавка сказала:
– Я не смотрю. Вот я тебе зашила. И полотенце тут возьмёешь.
– Спасибо.
Я к ней стоял спиной. Клавка спросила:
– Что у тебя с плечом?
– Ничего.
– Вот именно – «ничего»! Оно же у тебя всё синее. Просто чёрное. Господи,
