и от неё было, переслали из общаги.
– Почему же это я нерусский?
– Чучмек [47] ты какой-то. И одеваешься не по-русски.
Вот, значит, что мы не поделили. Курточка виновата.
– Надо, – говорит, – сапоги носить и пинжак. А так тебя только шалавы будут любить, Лилички всякие.
Ага, он уже и посмотрел, от кого. Второе было – от Лили. Третье – от какого-то кореша, фамилии я не вспомнил.
«Медуза» дала три гудка, мы ей ответили – и разошлись. Она – дальше, к Оркнейским островам, ей больше суток ещё было ходу. А мы – на поиск.
Я ушёл на полубак, сел там на свою бухту. Первым хотелось мне от Лили прочесть, но я его отложил. А распечатал – от матери:
Сенечка золотой мой, что же ты не приехал под Новый год, как обещал? Мы со Светой так тебя ждали, наготовили всего-всего, а ты не приехал. С тех пор как я министру писала, чтоб тебе на год службу скостили как единственному кормильцу, вон сколько прошло, а ты всё равно на море остался и к нам заезжал всего два раза, и то всё проездом, проездом. Ну, приезжай хоть в эту весну да побудь подольше.
Света большая стала, невеста уже, и парни её провожают из школы. Тебя каждый день вспоминает, забыл, говорит, нас Сенечка. И пишешь ты нам редко и всё невпопад: сначала я за декабрь от тебя получила, а после уж за ноябрь. Огорчаешь ты своего очкарика. В Рождество я на отцову могилу сходила, поплакала и стёжку протоптала. Пирамидка, что ему от депо установили, вся ржой пошла с-под болтов, весной отчищу. Золотой мой, купили ещё дров на 20 рублей и, наверно, будут стеллажи под книги, ты ж читать любишь, так напиши, как их оставить – просто тесовые, не морить и не крыть лаком, может, это будет поабстрактней?
Встретила я днями Люсю. Она всё не замужем и такая ж красивая, тебя помнит, приветы передаёт. И Тамара тебя помнит, хотя она с животом ходит, не знаю от кого, тоже не замужем. Она против нас раньше жила, вы в школу вместе ходили.
В Дворце культуры артисты выступали из Москвы, ой какие талантливые, очень красиво всё преподнесли, я так восхищалась. Сидела я на 40 ряду, и всё было слышно и видно.
Золотой мой, беспокоит меня, что ты деньгам счёту не знаешь, а ведь получаешь хорошо. Я как посмотрела на тебя в последний приезд, неужели больше себе ничего не купил, только костюм и пальто зимнее. Ты бы мне всё присылал, я лишнего на себя не потрачу. Золотой мой, напиши, как живёшь, как нервы и настроение. Очень хочу, чтоб ты был спокоен, не нервничал и был здоров, только этого хочу.
Твоя мама Алевтина Шалай
Сама я здорова вроде ничего, иногда душит горло, но потом проходит.
А. Ш.
Хорошо такие письма в море читать. Тут я себе сто клятв даю, что на всё лето заверну в Орёл. И самому не верится, что, когда вернёмся в порт, совсем другие будут планы.
Как же всё получилось? Сошёл я с крейсера – на год раньше других – и дал себе зарок, что больше я в море и пассажиром не выйду. А вышел – через неделю, на траулере. Надо же было, чтоб я на вокзале объявление прочёл – от тюлькиной конторы. Большой набор тогда шёл, и деньги предвиделись немалые. А с чем мне было домой возвращаться – с десяткой армейской в кармане? Вот я и решил – одну экспедицию сплавать. И не обманулся, пришёл с такими деньгами, каких до этого и в руках не держал. И в поезде, возле Апатитов, чистенько их у меня увели. Со всеми шмотками, с чемоданом. Хорошие мне соседи попались в вагоне-ресторане, и имел я дурость их в своё купе пригласить: зачем же им на жёсткой плацкарте валяться, когда у меня свободно? Один, помню, пел неплохо, другой – на гитаре; в общем, дай бог попутчики… Хорошо – в том же вагоне свои моряки ехали, скинулись мне на обратный путь. Ну, и «деда» я уже встретил, он-то меня и выручил, я хоть в Ялту на две недели смотался, отогрелся после Атлантики. Вот так и пришлось во второй раз идти. Но уж, думал, только раз ещё, больше меня туда не заманишь! Заманили…
А Люсю эту я помнил. Не такая уж она красивая, но я с ней первой целовался, и кажется – любовь была; хотя, когда я из школы ушёл, мы всё реже и реже встречались. И всё же она провожать пришла, когда меня призвали, ждать обещала четыре года. А вот, оказывается, и до сих пор ждёт. А может, и не ждёт, просто судьба не сложилась. И Тамару я помнил, только мы не вместе в школу ходили, а – по разным сторонам улицы, как незнакомые. А потом она ко мне в депо пришла, сказала: «Теперь ты для Люськи ничто, понял? А для меня – всё». Может быть, и здесь любовь была, она тоже на вокзал примчалась провожать, хотя я не звал её, и смотрела издали, как я Люсю целую, – такими злыми глазами, в упор…
Всё это – детство, к нему уже не вернуться. Я стал читать от Лили:
Милый Сеня!
Пишу на этот раз коротко. Не обижайся, что я не пришла. Я, должно быть, нарушила одну очень важную традицию, не помахала платочком с пирса, и по этому поводу усиленно угрызаюсь совестью. Но ты меня простишь, я знаю. Тем более что есть надежда увидеться очень скоро. И притом – в море. Вижу твои удивлённые глаза. Правда, правда. Потому, что есть такой решительный мужчина, товарищ Граков, начальник отдела добычи, который очень-очень ратует за сближение науки с производством. Говорит, что мы ни черта не стоим, пока не увидим воочию, как она ловится – та самая селёдочка, которая так хороша с лучком и подсолнечным маслом. Это, правда, уже не он говорит, это я порю отсебятину, вкладываю свои слова в уста высокого начальства. А он решил взять с собою нескольких молодых специалистов. Представляешь: не на «Персее», а на самой настоящей плавбазе. Там мы проживём недели две и, конечно, сблизимся с производством на все сто и пять процентов. Не знаю ещё, на какой именно плавбазе, но там же всё это рядом, так что ты сможешь меня разыскать. Если, конечно, захочешь. Послезавтра отход, а у меня ещё ничего не готово. Надо написать уйму всяких писем
