Кэп им: да вы хоть нас, пассажирами, на одессите этом вытащите отсюда, капитан одесский согласен (однокашник и кум кэпов, попробовал бы не согласиться).
А они ему: не паникуйте. Вы там одичали совсем среди людоедов что-ли? Тут у нас "супертраулеры" под арестом по инпортам стоят, экипажи сменить нет возможности. На "Новоукраинке" ("Хохлушке", по-нашему) уже на костерке из палубного настила воду пустую кипятят, и ничего, голоса на начальство не подымают. Требуйте соблюдения условий контракта…
Короче, грузите апельсины бочками. Братья Карамазовы.
Кэп и контракта-то между ВЛКСМом и Джоном в глаза не видел. Завёз договор он на следующий день из отеля погибшего альпиниста, как же. А ВЛКСМа и сама управа найти не может: распался на атомы вслед за своей всесоюзной организацией. То-ли ещё в бегах, то-ли вообще уже пристрелили.
Но про это ж только кэп да радист знают. А Гоголь наш — не в предка пошёл. Молчун, дуговой сваркой из него ничего не вытянешь. Что положено, мол, кэп сам скажет.
Только когда любовь с финнами у него кончилась, сорвалось у него: всё мол, отговорились. Порвалась, мол, связь времён. И куда ты, сука, мчишься, птица-Русь?
Так что нам в низах куда легче было советы кэпу давать. Как ему с Джоном говорить, и что делать. Прямо — одни Чернышевские по палубе бродят.
Одно дело языком молоть, другое — решения принимать. И ответственность. Одинокое дело — капитаном быть, наверное.
Фёдорыч всё в каюте больше стал отсиживаться. Первый рейс капитаном — и такие страсти. Ни одной инструкции за семьдесят три года для подобных случаев состряпать не удосужились.
От капитанского решения и на тихой воде вон сколько зависит, не ту команду на руль дал — и три месяца все водолазы черноморского бассейна по дну Цемесской бухты покойников ловят.
Кэп наш — помоложе Никитича, но в передрягах бывал, не дай бог каждому.
Конечно, каждый старпом уже френч капитанский на себя мысленно примеряет, и уверен, что уж он то в такой простенькой ситуации… Всё ж по нотам, и не нами расписано.
Команде что? Действительно: звякнуло трижды, хватай спас-жилет и беги к месту сбора. Судовой номер такой-то, производит герметизацию кают левого борта, при пожаре — производит разведку очага возгорания. Действуй, производи. Думать — не твоя обязанность. Пока сомневаться будешь, быть иль не быть, достойно ль — сгоришь с потрохами. Бойся, медленно поспешай, но знай: за тебя этот чёртов очаг никто по кирпичам в разны стороны не разбросает.
И не спасётся никто, вон сколько воды кругом: всем штатным расписанием к аллаху направитесь.
Один у тебя выход: должностные обязанности свои выполнять. Если вам легче в огонь лезть, когда всё красиво упаковано, значит — Долг.
Было, короче у Фёдорыча: машинное отделение полыхнуло, механик вахтенный с перепугу из центрального поста к мастерской выскочил и через люмитер даже за борт сигануть умудрился, хотя ему-то вниз нужно было, два человека вахты у него в машине работали, может быть успел бы их через аварийный лаз вывести, пока огнём не отрезало. Он с перепугу ни пожарный извещатель разбить не сообразил, ни что подачу топлива, это и с верхней палубы можно, перекрыть нужно.
Идёт себе пароход посреди Индийского океана, ночь, все спят, ни слухом, ни духом. Обесточились вдруг, заглохли, но — бывает. По внутрисудовой связи машина не ответила. Тоже бывает. Послал вахтенный помощник моряка пешим порядком глянуть, что там в подземелье творится.
Пока тревогу сыграли, пока аварийный движок на обороты вышел, машину загерметизировали, уже так разгорелось, что дверь в машину и снаружи открыть невозможно: подпором воздуха прижало. Может они и изнутри пытались, кто знает. Только углекислотой тушить и остаётся, воздух газом вытеснять. Может смогут моторист с электриком до кислородных аппаратов в посту добраться и пересидеть? Сомнительно. Но что будет, если на топливные танки пожар перекинется — это и к бабке не ходи. Каждая минута дорога. А кэп вот, не Фёдорыч, другой, стоит у системы и всё не может решиться, стармеха на душегубство подталкивает. Решай, мол ты. Твоё машинное отделение, и люди в нём — тоже твои.
Фёдорыч докладывает, что переборка, смежная с машиной, уже докрасна раскаляется, хотя её из пожарника поливают, а кэп с дедом всё торгуются. И тот, и другой в праве кнопку газовой камеры нажать.
Взял Фёдорыч и молча, отстранив обоих, без приказа систему в действие привёл. И грех — тоже на себя взял. Что толку, что оправдали? Никакой прокурор перед вдовами и собственной совестью не оправдает. Они оба в центральном посту задохлись. Не дошёл огонь ещё до ЦПУ. Хотя и вытащить их оттуда никакой возможности уже не было. Может им минуты от испугу отойти и про КИПы вспомнить и не хватило.
Простенькое такое вот, томами инструкций предписанное действие.
Капитану и следовало-то всего лишь слово сказать: приказываю. А уж кто там чеку выдёргивал бы… Слово капитанское всё на себя берёт, и грехи, и ответственность, и укоры совести. И цена ему поэтому — немалая. И — доверие. Раз уж сказал капитан, значит другого выхода не было.
— Ты, кандей, думаешь, почему Фёдорыч в старпомах застрял? "Своевременно принял единственно верное решение." Это они в бумажках так ему определили, а ведь кто-то и трусом его за глаза считает, и даже — выскочкой. Не его это дело было, хлопцев в рай снаряжать.
— Что? Что с тем третьим механиком? Выловили. Такое — не тонет.
— И до чего ж мы, хлопцы, докатимся, если даже этим по дешёвке торговать начнём, как рыбой, а ВЛКСМ наш — девками и пароходами? Может слово капитанское — последнее, что у нас от шестой части света непроданным ещё осталось? — тралмастер нас образумливает. Он нам эту байку рассказывал, в том рейсе был с Фёдорычем.
— Ты вот, Витёк, считаешь, что слову цена — чемодан денег. А я считаю — мало. Давай с Джоном торговаться? Джончика за борт смайнать? Кто грех на душу брать будет? Майнать — ясно кто: вон те два крикуна, если не сдрейфят, конечно. Плыви, мол Джончик. И руки утрут. А ведь если выплывет, в первом же порту, куда на бункеровку зайдём, могут под ясны рученьки… Это ж не зайцев безбилетных с лодки деда Мазая стряхнуть.
— Завтра Джон героином или неграми на плантации загрузить нас захочет. И даже за пол-чемодана денег авансом. Тоже орать будете, что согласны? — это уже Никитич образумливать нас подключился.
— Вы, салажня, слушайте, что старые моряки говорят. Вы только стали на этот путь разочарований и потерь, а я на нём — уже тридцать три года. С первого рейса, думал, вернусь — корову куплю. Больше, чем полжизни уже верёвки да железяки по траловой палубе тягаю, а коровы всё нет. Не прогорали вы в рейсах никогда, что ли? Ну не пошла рыбалка. Бывает же такое. Проезжих купцов из-за этого грабить?
