Ознакомительная версия.
«Он хотел отдать мне свое золото, он предвидел свою страшную судьбу! Да, да! Это оказалось его судьбой!» — мелькнуло в голове Филиппа.
Надвинулась ночь. Далекий рык диких зверей напомнил Филиппу, что пора уходить. Он сложил деньги и вещи своего друга в узелок, сел в пирогу, которую с трудом столкнул в воду, поднял парус и с горьким чувством, заполнившим сердце, поплыл дальше. Ему вспомнилась Амина.
«Да, Амина, — размышлял Филипп, плывя под мерцавшими звездами, — ты была права, когда говорила, что судьба человека предопределена, а некоторыми людьми она может даже предсказываться. Моя судьба такова, что я должен буду умереть, оторванный от друзей и от всех, кто дорог мне. Да здравствует смерть, если это так! Какое это будет для меня облегчение, какое блаженство, поскольку она приведет меня туда, где все уставшие находят покой! Но я же должен выполнить свой долг! Дай-то Бог, чтобы это случилось поскорее и чтобы моя жизнь не подвергалась больше таким жестоким испытаниям!»
Филипп заплакал снова, ведь Крантц был его самым испытанным и верным другом.
Через неделю Филипп, полный мучительных мыслей, достиг Пулау Пинанга, где нашел корабль, отправлявшийся в Гоа. Это был бриг, плававший под португальским флагом, однако на его борту было всего лишь два португальца, команда же состояла из местных жителей. Филипп выдал себя за англичанина, находящегося якобы на службе у португальцев и потерпевшего кораблекрушение. Он пообещал заплатить за переезд, и поэтому его охотно взяли на борт. Через шесть недель бриг бросил якорь на рейде Гоа. Капитан представил властям Филиппа как члена своей команды, и тот без всяких затруднений оказался на берегу.
Сняв в городе комнату, Филипп сразу же приступил к розыскам Амины. Он попытался разузнать что-нибудь о ней у хозяина дома, но не смог выяснить ничего, что смогло бы навести его на ее след.
— Сеньор, — сказал ему хозяин дома, — пусть пройдет большое аутодафе, которое состоится завтра, и тогда мы займемся поисками вашей жены. Сегодня же прогуляйтесь по городу, а завтра я отведу вас туда, где вы сможете увидеть всю процессию.
Филипп сбрил бороду, переоделся и пошел бродить по улицам, заглядывая в каждое окно в надежде встретить свою супругу.
На углу одного из переулков Филипп заметил священника, который показался ему знакомым, и поспешил к нему. Но когда он обратился к священнослужителю, тот спрятал голову в капюшоне и ничего не ответил.
Филипп, однако, не ошибся. Этим монахом действительно был патер Матео, но он не захотел в этом признаться.
Вернувшись домой и помолившись за Амину, Филипп лег спать.
На следующий день должны были рухнуть все надежды Амины, закончиться все ее мучения, унижения, короткое земное счастье. Но как ни странно, она уснула крепким спокойным сном и была разбужена лишь скрипом открываемой двери. В камеру к ней вошел тюремщик. Она вздрогнула. Ей снился Филипп, снилась счастливая жизнь, а проснувшись, она окунулась в ужасную действительность — перед ней стоял надзиратель. Он подал Амине платье, в которое она должна была переодеться, и ушел. Одеяние было изготовлено из грубой полосатой ткани. Амина переоделась и легла снова, чтобы досмотреть сон, но уснуть не смогла.
Через два часа тюремщик снова заглянул в темницу и отвел Амину в большой зал, где собрались все обвиняемые. На них были одеяния двух видов: «Санбенито» и «Самариа». Все держали в руках зажженные восковые свечи, длиной в несколько футов. И хотя до них не были доведены приговоры, однако те, у кого было одеяние с нарисованными вверх языками пламени, предполагали, что они погибли. Если же языки пламени на одеянии «Самариа» были повернуты вниз, это означало, что этот человек избежит смерти на костре и понесет иное наказание. Те же, кто получил одеяние под названием «Санбенито», могли ожидать со стороны суда прощения и даже освобождения.
Среди приговоренных к сожжению на костре была Амина и еще семь человек. Двое были европейцы, а остальные — негры. К каждому темнокожему был приставлен священник, и они робко внимали его наставлениям. Когда один из монахов подошел к Амине, она отмахнулась от него. Тот бросил на нее злобный взгляд, плюнул ей под ноги и проклял.
К огромной радости святого суда, день предвещал быть ясным. Этот день должен был продемонстрировать величие церкви, которая-де следует учению Спасителя — учению о любви к ближнему, кротости и милосердии. О! Эта химера, которую лелеяли не только инквизиторы, но и тысячи и тысячи людей, прибывшие из разных местностей, чтобы присутствовать на этой страшной церемонии под названием аутодафе.
Улицы, по которым должна была пройти процессия, заполнили простолюдины, на балконах толпились празднично одетые дамы и кавалеры, глазеющие по сторонам в ожидании появления несчастных.
Но вот на всех церквах зазвонили колокола, и процессия пришла в движение. Впереди несли знамя доминиканцев, так как именно этот орден основал инквизицию. За знаменем в два ряда шли монахи. Но что было начертано на знамени? На нем были начертаны слова: «Справедливость и милосердие!» За монахами шли обвиняемые — более сотни человек, с горящими свечами в руках, с непокрытыми головами, босые. Колонна обвиняемых делилась на две части большим крестом с изображением распятого Спасителя. Таким образом, лицом он был повернут к тем, кто шел впереди, а спиной к тем, кто ковылял сзади. Ковылявшими за крестом были восемь обреченных, и среди них Амина, шедшая последней. За Аминой монахи несли на длинных шестах пять изображений людей в одеянии «Самариа», разрисованных взвившимися вверх языками пламени и масками черта, за каждым изображением несли гроб.
Изображения на шестах — это образы умерших в тюрьме, которым после их смерти был вынесен приговор — сожжение на костре. Останки этих людей были извлечены из могил, и теперь над ними приговор должен был быть приведен в исполнение.
Затем шествовали члены святого суда, за ними «искусители» и множество монахов из других орденов. За всей этой процессией тянулись многочисленные кающиеся в траурной одежде, скрывавшие свои лица за капюшонами. Все участники процессии, кроме обвиняемых, несли зажженные факелы.
Два часа колонна двигалась по улицам города, пока не прибыла к городскому собору. Алтарь был убран черной тканью и освещен тысячью восковых свечей. С одной стороны алтаря возвышался трон для старшего инквизитора, а с другой стороны — платформа для вице-короля и его свиты. В нефе собора были установлены скамьи для обвиняемых. Остальные участники процессии располагались вокруг собора.
Ознакомительная версия.
