— Давайте.
Тот повернул рукоятку, и земля вздрогнула от глухого, мощного и дробного взрыва. Борисов поднял голову, но Силантьева тут же крикнула:
— Всем сидеть, не высовываться!
Камни падали на землю еще долго, и земля дрожала, как будто по ней бежали тысячи людей.
Когда Борисов вылез из траншеи, над Муськиной горой висело темное облако пыли. Оно оседало медленно, ветер относил его в сторону океана. Вот оно совсем ушло, а на его место на гору стала вползать огромная лохматая туча. Тяжело ворочаясь, она взбиралась все выше и выше.
— Пурга идет, — сказал Охрименко. — Разрешите вести роту в казарму?
— Ведите, — разрешил Борисов.
Пока сержант строил роту, Борисов и Силантьева дошли до казармы. Увидев газик, Силантьева спросила:
— Ваша машина?
— Моя.
— Если собираетесь домой, ехать надо сейчас, а то застрянем тут еще на несколько дней.
— Да, мне надо вернуться. Кстати, секретарь партбюро просил и вам передать, что сегодня собрание.
— Тогда едем. Успеем? — спросила она водителя.
Глазков озабоченно почесал затылок, поглядел на небо. Туча надвигалась быстро, она уже закрывала полнеба.
— Успеем, дорога тут хорошая.
* * *
Они проехали больше половины пути, когда началась пурга. Она налетела сразу, снег повалил так густо, что «дворник» увязал в толстом слое снега, лежащего на переднем стекле. Глазков остановил машину, снял боковое стекло и еще метров триста ехал, высунув голову наружу. А снег шел все гуще и гуще, теперь уже в двух шагах ничего не было видно. Пока ехали по взгорку, дорога еще как-то угадывалась, но в низине ее стало совсем не видно. Борисову пришлось вылезти из машины и идти впереди. Идти было трудно, ветер валил с ног, иногда Олег падал, но поднимался и снова шел. Газик полз следом.
Так они добрались до перекрестка. Отсюда до поселка оставалось еще четыре километра. Аэродром был ближе, километрах в полутора. Борисов свернул к аэродрому, машина пошла за ним. Дорога на аэродром была хуже, но различить ее легче: две глубокие колеи, выбитые в распутицу, сейчас казались надежнее укатанного полотна. Борисов шел по левой колее, то и дело спотыкаясь.
А снег все валил и валил, ветер подул сильнее, все закружилось, заворочалось, и теперь уже не видно стало ни колеи, ни машины — ничего, кроме ворочавшейся снежной массы, тяжелой и липкой, как холодная сметана. Олег влез в машину. Глазков осторожно вел ее еще несколько метров, потом остановил.
— Дальше нельзя, мы уже сбились с дороги.
— Сколько мы проехали от поворота? — спросил Олег.
— Метров четыреста.
— Остался всего километр. Может, пойдем?
— Я не сумасшедшая, — сказала Силантьева. — Мы не отойдем и ста метров, как заблудимся.
— Что же делать?
— Ждать.
— Сколько?
— Может быть, сутки, если нам повезет. А может быть, и неделю.
— Но нельзя же вот так, сложа руки, сидеть и ждать, пока не замерзнем!
— Сейчас как раз высшее мужество состоит в том, чтобы ждать.
— Чего?
— Пока не кончится пурга или пока нас не найдут. Вы, конечно, не сообщили о нашем выезде?
— Нет.
— Я так и думала. На будущее запомните: если вы в пургу куда-нибудь выходите, хотя бы из дома до столовой, — позвоните. От вашего дома до столовой идти десять минут. В пургу — двадцать. Так вот: если вы через двадцать минут не появитесь в столовой, вас будут искать. В прошлом году один старшина не дошел до балка двенадцати метров. Замерз. Нашли только на третьи сутки.
— Нас не будут искать, я же не позвонил! — с горечью сказал Борисов.
— Будем надеяться, что позвонит Охрименко, он человек опытный.
— Если будут искать, то на той дороге, а мы свернули, — сказал Глазков.
— Может, вернемся?
— Теперь уже не выехать.
Он был прав. Вокруг машины намело громадные сугробы, за ними ничего не было видно. Машина же стояла в воронке чистая, даже с ветрового стекла сдуло весь снег.
Глазков ковырял лопатой края воронки, отыскивая дорогу. Но найти ее не мог, должно быть, они заехали слишком далеко от нее. Выбившись из сил, он тяжело влез в машину и сказал:
— Только бы хватило бензина. А то и замерзнуть недолго.
Охрименко все-таки догадался позвонить в управление и сообщить, что Борисов и Силантьева выехали. Их ждали с минуты на минуту, из-за них не начинали партийное собрание. Но прошло полчаса, а никаких известий о них не было. Щедров пытался дозвониться до буровзрывной роты, но не мог: должно быть, пурга оборвала провода. По радио тоже долго не удавалось связаться: на основной и запасных волнах, кроме треска, ничего не слышно.
— Когда последний раз связывались с карьером по радио? — спросил он дежурного телефониста.
— Сегодня утром проверял, слышал их хорошо.
— Может, у них батареи сели?
— Нет, мы их недавно меняли. Давайте я еще раз попробую.
Наконец сквозь треск прорвался слабый голос Охрименко:
— Я — «Фугас», я — «Фугас». Слышу вас плохо. Как меня слышите? Прием.
Щедров схватил микрофон:
— Сообщите, вернулся ли Борисов. У нас его нет.
Но Охрименко опять куда-то пропал. Прошло еще минут пятнадцать, пока услышали его голос, на этот раз четкий:
— Я — «Фугас». Борисов не возвращался. Как меня поняли? Прием.
— Вас поняли! — прокричал Щедров и вышел из радиотелефонной рубки.
Собрание отложили. Два вездехода отправились на поиски. В первом из них ехали Щедров, врач и шестеро солдат, во втором — Силантьев, фельдшер и тоже шестеро солдат.
А ветер крепчал, теперь стремительно несущаяся стена снега стала еще плотнее, и мощный луч бокового прожектора не мог ее отодвинуть дальше двух-трех метров. Дороги совсем не было видно, и даже опытные водители вездеходов не могли точно сказать, где она. Ориентировались по компасу, а больше по интуиции. Вездеходы шли уступом, с трудом метр за метром одолевая путь, по макушку зарываясь в рыхлый снег. И когда первый вездеход уткнулся в груду пустых бочек, все облегченно вздохнули: значит, шли правильно, значит, интуиция не обманула. Эти бочки были сложены на обочине дороги, когда-то здесь стоял балок механизаторов.
Вторую половину пути одолели быстрее: здесь дорога шла по взгоркам, в отдельных местах ее не успело перемести. Но и здесь они не обнаружили газика. Не было его и возле казармы буровзрывной роты. Охрименко уже подготовил поисковую группу, солдаты в шубах и валенках сидели в курилке и ждали команды.
С момента отъезда Борисова и Силантьевой прошло четыре часа.
— Где же они? — спрашивал Щедров сержанта.
