приятельниц. И можешь мне верить, приятель, я ни разу никому не переуступал этих скво на одну булавку или щепотку табаку дешевле, чем они мне обошлись. Большей частью я брал даже лишнее. Но вернемся к той, о которой ты спрашиваешь: эта девушка была подругой моего детства.
— Значит, белая?
— Еще спрашивает! Как лепесток маргаритки. Как череп бизона, выбеленный солнцем прерии. А волосы… Ого! Золотисто-рыжие, как хвост лисицы, и шальные глаза. Ах, Билли! Такие глаза, старина, хоть кому вскружат голову. Большие и нежные, как у оленьей самки. Только раз в жизни встречал я такие глаза.
— А как же ее звали?
— Звали ее Шаритэ. А фамилия — выскочила из памяти. Фамилия ее — Холмс! Да, да, вспоминаю: Шаритэ Холмс! Не забыл все-таки. Она родилась в округе Большой Утки, в глубине штата Теннесси. Погоди немного: дело происходило лет тридцать назад. Встретились мы детьми у кондитера. Помню, мы с нею грызли с двух концов один и тот же паточный леденец, так называемую палочку. Грызли-грызли — палочка все уменьшалась, и наконец нам пришлось поцеловаться. Губки Шаритэ показались мне слаще леденца. В другой раз мы встретились, если память мне не изменяет, в мелочной лавчонке, а потом на деревенской танцульке. Тут, собственно, и заварилось дело. Бедняга Рубен Раулингс влюбился по уши! «Мисс Шаритэ! — сказал я. — Вы мне нравитесь не на шутку!» А девушка ответила: «Ничего против вас не имею, мистер Рубен!» Сломя голову бегу к старику Холмсу. Прошу руки его дочки Шаритэ. Но старый Холмс был тугой человек: он отказал мне. А тут кстати подвернулся странствующий торговец из Коннектикута, воспылавший страстью к Шаритэ. Повертелся, поухаживал и женился на ней. Так-то, Билли! К черту женщин! Все они одинаковы! Вскоре после того встречаю наглеца коробейника и задаю ему такой хороший урок, что он месяц валяется в постели. В связи с этой историей пришлось покинуть родные места и перебраться в прерии. Никогда больше не видел Шаритэ, но мне рассказывал приезжий из Миссури, что из нее вышла примерная жена. Если она до сих здравствует, то народила кучу детей. Да, на женщин, видишь ли, нельзя полагаться, Билли. Посмотри, до чего они довели этого джентльмена! — патетически воскликнул Рубби Раулингс, указывая на меня. — Брось, Билли! Ты меня не переспоришь.
Я не вмешивался в разговор трапперов и не показывал вида, что прислушиваюсь к нему. Все окружающее было окутано тайной. Как попал сюда Белый мустанг? Как свела меня судьба с Рубби и Гарреем — старинными моими приятелями? Головоломка!
Еще загадочнее было то, что Билли и Гаррею известна романтическая подоплека моего пребывания в прерии. Ни в эскадроне разведчиков, ни в селениях, ни на аванпостах, ни в другой американской части они не служили. Будь они в армии, я бы о них услышал, да и сами они не поленились бы меня разыскать при нашей тесной дружбе.
Только Раулингс и Гаррей могли удовлетворить мое любопытство.
— Эй, Рубби, Гаррей! — пролепетал я, поднимаясь.
— Он очухался! — послышалось в ответ. — Ему лучше! Лежите смирно, приятель. Вам вредно шевелиться. Понемногу окрепнете, — сказал Гаррей.
— Глотните-ка этого животворящего напитка.
И Раулингс, нагнувшись, поднес флягу к моим губам.
Крепкое виски огнем разлилось по жилам.
— Вам, кажется, лучше, капитан? — повторил Гаррей, видимо, довольный тем, что я их узнал.
— Да, старики, мне лучше!
— И мы вас не забыли. Сколько раз толковали мы с Рубби о вашей судьбе. Мы, разумеется, слышали, что вы вернулись в штаты, где-то осели в качестве фермера и даже переменили фамилию из-за…
— К черту фамилию! — перебил его Рубби. — Я десять раз готов переменить фамилию за клочок земли на берегу реки Джемса.
— Во всяком случае капитан, — вмешался Гаррей, заминая бестактность Рубби, — мы вас помним!
— В жизни вас не забуду, — искренно подтвердил Рубби. — Можно ли забыть человека, который издали принял старого Рубби Раулингса в его меховом одеянии за медведя гризли? Здорово потешался Билли, когда я ему рассказывал случай в пещере. По-моему, Билли, ты никогда так не смеялся! Подумать только: старого Рубби он принял за американского медведя!
Почтенный траппер хохотал не менее двух минут. Успокоившись, он сказал:
— А забавны все-таки наши встречи, дружище! Вы когда-то спасли мою старую шкуру, и я обязан вам до могилы.
— Но теперь, кажется, мы квиты: вы меня тоже спасли?
— Не стану спорить: от второго медведя мы вас избавили, но с первым гризли вы разделались самостоятельно. Надо думать, порядочно с ним повозились. Вы мастерски всадили в гризли нож. Отдаю вам должное.
— Значит, было два медведя?
— Взгляните-ка, вот она — парочка! — И траппер указал в направлении костра.
Я увидел две искромсанные медвежьи шкуры.
— Но я как будто имел дело с одним медведем?
— Хватит и одного! — глубокомысленно заметил Рау-лингс.
— Неужто убил его я?
— Да, дружище! Когда мы с Билли подошли к месту борьбы, медведь был мертв и безобиден, как копченый поросенок, но ваше состояние немногим отличалось от медвежьего: вы лежали в обнимку с гризли, тесно к нему прижавшись, как будто мирно уснули со «старым Ефраимом», а крови в вас не оставалось даже на завтрак непритязательной пиявке.
— Откуда же взялся второй медведь?
— Второй, спрашиваете вы? Он вылез из расселины. Билли гонялся за Белым мустангом, а я сидел возле вас, там, где мы сейчас находимся, когда показалась медвежья голова. Я тотчас сообразил: это медведица пришла проведать супруга. Не растерявшись, я всадил ей пулю в глаз из своего доброго карабина, и она отправилась к косматым праотцам. А теперь послушайте, молодой человек: мы с Билли не дипломированные врачи, но все же достаточно понимаем в ранах, чтобы запретить вам движение и болтовню. Будьте благоразумны: лежите спокойно. Вы сильно расцарапаны, но раны не опасны. Главное — потеря крови. В лице у вас ни кровинки. Организм возместит потерянное… Еще глоток из фляжки!.. Вот так, хорошо! А теперь, Билли, оставим его в покое и пойдем
