тихим и далеким.
Уголки ее губ приподнялись, и дуло винтовки приблизилось к ее подбородку. Я вытащил руки из карманов и прикинул, что между нами было расстояние где-то в два с половиной метра. Мы смотрели друг на друга, и вполне возможно, что Вонни считывала мои намерения.
– Пожалуй, здесь меня больше никто не тронет, – она улыбалась неповрежденной стороной лица. – Но тебя могут достать где угодно.
Она замешкалась, и я понадеялся, что у меня есть шанс.
– Ты же понимаешь? Ну, ведь ты сам сказал, что отчасти сам хотел это сделать.
– Думаю, так считали многие.
– Знаешь, я так и не разобралась, что люблю в тебе больше всего: улыбку, чувство юмора или тот факт, что ты совсем не умеешь врать.
– Что ты хочешь от меня услышать, Вонни? Вряд ли округ устроит парад в твою честь… – Ее взгляд не дрогнул. – Есть большая разница между тем, чтобы говорить и делать.
Вонни казалась опечаленной.
– А я надеялась, что мы закончили читать мораль. – Мне хотелось обнять ее, перевязать ухо и все наладить. – Пожалуйста, давай не будем говорить о том, что и кто заслуживает.
– Это все равно ничего не изменит, да?
– Уже нет. – Ее палец дрогнул на спусковом крючке. – Уолтер, прошу, не смотри на меня…
– Вонни, не делай этого. – Последовала длинная пауза.
Затем я вдолбил в свою память ее позу – голова слегка повернута в свете тусклой лампочки в сорок ватт, угол наклона головы подчеркивал тонкую костную структуру челюсти и развитый мышечный тонус горла. Так она могла выглядеть в тот вечер, когда я увидел ее в баре, утром с панкейками, на нашем единственном свидании, на улице в тот день, злой в больнице или сейчас.
Вонни сказала это так, словно комментировала погоду:
– Я люблю тебя.
Настала моя очередь отворачиваться, как она и предполагала. Мое дыхание прерывалось, а голос отказывался подчиняться и застыл в горле. На долю секунды я осмотрел одно из седел: прикосновения человека и лошади сначала смягчили изношенные рога и изогнутые поверхности, но потом седло оставили, и оно засохло. На этом конкретном седле смахнули пыль, видимо, Вонни проходила мимо и задела его одним из рукавов, завязанных у нее на талии. Кожаная поверхность под седлом излучала теплое сияние, обещавшее романтику и свободу, передавая ощущение напряженных лошадиных мышц, когда они вытягивают ноги и движутся вместе с вращающейся землей.
Я внимательнее присмотрелся к маленькому пятнышку на задней луке и единственной капле крови, которая туда упала. Однородная капля крови в объеме 0,05 миллилитра в виде крошечного шарика. При попадании на поверхность кровь оставляет след, который зависит от типа поверхности. Брызги. На гладкой коже седла капля осталась почти неповрежденной, и только один зубчатый брызг вырвался под углом восемьдесят градусов, перпендикулярно направлению.
В такой маленькой комнате взрыв наверняка был оглушительным, но я ничего не слышал.
Я не пришел на работу на следующий день, и на тот, что после него, и всю неделю. Я много пил, не намеренно, а как способ провести досуг. Пить стало приятнее после того, как компания «Ред Роуд» доделала ремонт. Не знаю, спугнул я их или нет. В хижине еще полно работы, но мне кажется, я их тревожил.
Новое крыльцо – мое любимое место. Оно было размером практически с сам дом и тянулось от двери к холмам. В середине была выемка, где весной мне посоветовали посадить дерево, но пока что я кидал туда пустые пивные банки. Туда легко попасть с шезлонга, который я поставил у бревенчатой стены дома, и мое пальто из овчины хорошо меня грело. Переносной холодильник стоял у шезлонга, чтобы мне не нужно было вставать. Иногда за ночь пиво замораживается, но я просто жду с утра, пока оно растает.
Периодически по подъездной дорожке проезжают автомобили; некоторые официальные, некоторые – нет. Одним из официальных был фургон разведки, который привез мне Пулю без пулевых отверстий. Ключи мне оставили на стойке, и моя машина так и стоит там, врастает в землю и ждет. Кажется, Ферг купил себе новый пикап. Один раз заходила Вик, но теперь она просто звонит и разговаривает с автоответчиком. Я разработал тактику борьбы с этими визитами. Независимо от времени суток и моего времяпрепровождения, всякий раз, как кто-то едет по подъездной дорожке, я просто схожу с террасы и иду к холмам. От дома до них всего пара минут. Иногда я там гуляю, а иногда просто выбираю камень и сажусь на него. Никто у меня не задерживался, но среди холмов трудно следить за временем. Порой я вспоминал, что выходил еще засветло, а приходил в себя и оглядывался уже во тьме. В другие дни было наоборот, и я наблюдал за восходом солнца.
Люди приносят еду, но никто не приносит пиво, поэтому время от времени мне приходится ездить на окраину Дюрана, чтобы купить его на станции Тексако рядом с шоссе. Я давно не брился, так что местный продавец не узнает меня или просто делает вид.
Через несколько дней у меня появился друг. Однажды утром, когда я проснулся в шезлонге, он лежал на краю двора, прямо у полыни. Он не сделал ни малейшего шага в мою сторону, а просто лежал там весь день и наблюдал за мной. Иногда он кружил вокруг дома, но потом возвращался к полыни. Вряд ли он задумал что-то нехорошее; как и мне, ему просто не хотелось никуда идти. В следующую поездку на станцию Тексако я купил собачий корм и оставил его в миске вместе с водой на краю веранды. Каждое утро корм исчезал, и через несколько дней мой друг спал там, если я мало двигался, что отлично мне подходило, потому что я практически не двигался совсем. Он немного похудел с тех пор, как сбежал из прихожей Вонни, и Вик упомянула в одном из сообщений, что из-за пса у парней из Совета по вопросам охоты и рыболовства было то еще родео.
Однажды на подъездной дорожке появился пикап Генри, я как обычно направился к холмам, и мой новый друг пошел со мной. Я сел на один из моих любимых камней, пес лег не так далеко от меня, и мы вместе ждали, пока уйдет Генри. Я потянулся, погладил большую голову, и пес поднял на меня взгляд. У него были грустные глаза, казалось, он тоже натерпелся. Пока я его гладил, он прислонился к моей ноге. Это правда большое животное,
