Краем глаза Гизела увидела на поясе одного из убитых кинжал – воин успел сжать рукоять оружия за мгновение до смерти. Не раздумывая Гизела упала перед Таурином на землю, делая вид, что молит его о пощаде. Под презрительным взором франка она перекатилась в сторону, схватила кинжал и выпрямилась – уже с оружием в руках. Прошли десятилетия с тех пор, как Гизела в последний раз метала нож, но прикосновение к оружию казалось привычным.
Таурин сделал шаг вперед.
– Ты не сможешь убить меня. – Он уговаривал ее, словно ребенка. – Не смогла тогда, не сможешь и сейчас.
Гизела замахнулась.
– Нет! – закричал Арвид.
Она услышала страх в его голосе. Да, юноша впал в смятение, узнав, что его матерью была она, а не Руна, но сейчас он боялся за ее жизнь.
За жизнь женщины, сражавшейся ради него. За жизнь женщины, защищавшей его.
– Ты не сможешь, – повторил Таурин. – Ты не посмеешь.
– Нет! – вновь сорвалось с губ Арвида.
Не раздумывая, Гизела метнула кинжал. Наверное, что-то подобное испытывает хищная птица, камнем падающая на добычу. Или волчица, сжимающая зубы на горле добычи. Или змея, выпускающая свой яд.
– Нет, – сказала Гизела. – Нет, на этот раз посмею.
Нормандия, осень 912 года
Руна согрела воду, вымыла Гизелу, привела все в порядок. Ребенок уснул, насытившись. Принцессу лихорадило.
Северянка не знала, хватит ли у Гизелы молока на то, чтобы прокормить это крошечное создание, родившееся слишком рано. Как бы то ни было, сейчас и мать, и дитя уснули, и сон пойдет им обоим на пользу.
Руна не хотела думать о том, что ей придется сделать, но другого выбора у нее не было. Она старалась не смотреть на лица мертвых, в особенности на Тира, и щурилась, чтобы видеть только их очертания. Но мертвых нужно было похоронить.
И вдруг рядом легла какая-то тень. Руна вздрогнула – ей почудилось, будто один из врагов на самом деле не умер, а только притворялся мертвым и сейчас поднялся, чтобы отомстить ей. Но на самом деле это был не кто иной, как Таурин.
– Ты все еще здесь, – пробормотала она.
Не ответив, франк принялся помогать ей. Они вместе отнесли убитых в лес. Работа была нелегкой, но Таурин, как и Руна, делал то, что должно.
Северянка старалась не обращать внимания на тело Тира, но в какой-то момент дошла очередь идо него, и тогда Руна заставила себя посмотреть на норманна. Удивительно, но это зрелище не вызвало у нее отвращения. Приятно было знать, что Тир больше никому не навредит. Даже в смерти его рот растянулся в улыбке, и Руна невольно задумалась о том, где сейчас Тир. В темном царстве Хель? В Валгалле – он ведь умер как воин? Или в той пещере, где томился в плену Локи?
Они начали рыть могилу. Вечерело, подул прохладный ветерок, но на их лицах поблескивали капли пота. Руна и Таурин копали молча, не произнося ни слова.
Погребение объединило их больше, чем месяцы, проведенные вместе, чем рассказ о Лютеции, чем бой с франкскими воинами.
Когда работа была закончена, Руна прошла по лесу, перебралась через скалистый откос и очутилась на берегу. Море молчало. От спокойной воды веяло прохладой, но Руне этого было недостаточно. Нетерпеливо сорвав с тела грязную одежду, она окунулась в теплый поток, позволив волнам сомкнуться над ее головой.
Отфыркиваясь, она вынырнула и увидела на берегу Таурина.
Франк тоже начал раздеваться, но не торопливо, как она, а медленно, будто остерегаясь чего-то. Руна отвернулась, нырнула вновь. Когда она подняла голову, Таурин уже последовал за ней в воду. Руна поплыла прочь, но потом вернулась. Однако она не подплывала к нему так близко, чтобы почувствовать тепло его тела, казавшегося в воде таким темным.
Когда они вышли из моря, закатное солнце окатило их тела бронзовыми лучами. Таурин так и не снял набедренную повязку. Он не торопился одеваться. Руна же не собиралась отворачиваться.
Его тело было жилистым, мускулистым, оно словно опровергало слова Тира о том, что все христиане столь же слабы, как и их божество. В конце концов, этот христианин оказался достаточно сильным, чтобы убить Тира.
Руна чувствовала, как от песка и гальки веет жаром – и чувствовала жар, исходивший от тела Таурина. Франк подошел к ней сзади. Он стоял совсем близко.
– Что ты теперь будешь делать? – спросила Руна не поворачиваясь.
– Я свободен, – пробормотал он. – Но это не имеет никакого значения, ни для меня, ни для кого-либо еще.
– Неправда. – Северянка все-таки оглянулась.
Вода стекала по ее соскам. Руна ощущала на себе взгляд Таурина.
– Без тебя мы все погибли бы. И ребенок тоже.
– Это дитя спасла ты. Не я.
– Мы оба убивали. Значит, мы оба спасли этого ребенка.
Они стояли так близко друг к другу. Преодолеют ли они это расстояние? Коснутся ли друг друга?
Да, они сжали друг друга в объятьях. И больше не отпускали.
Руна отогнала все мысли. Ей не хотелось ни о чем думать, хотелось только чувствовать – чувствовать саму жизнь.
Силы оставили ее, колени подогнулись, руки задрожали, движения сделались медленными.
А с силой ушли и болезненные воспоминания, и судорожная жажда жизни, и тревога о будущем, и тоска по родине.
Все заботы испарились, как испарялась сейчас вода с ее кожи, разлетелись, как слетало дыхание с ее губ. Руна опустила руки на плечи Таурина, чувствуя его надежное тело, его теплую кожу… И тогда она сама сделалась легкой. Галька не колола ей ноги. Руна словно взлетела в небеса.
После сотворения мира солнце и луна бродили по небу бесцельно, но боги приставили к ним по два волка, и те гнали небесные светила по предначертанному пути. Так и Руну сейчас что-то вело. То, что они делали, было таким естественным. Так естественно ее рука коснулась его щеки. Так естественно он прижался к ней…
Все горести и тревоги отступили, когда Таурин впился поцелуем в ее губы.
Франк знал, что совершает грех, но, обнимая Руну, целуя ее, лаская, он не находил слов, способных очернить его деяние, упрекнуть его в содеянном. Нет, иные слова всплывали в его памяти – слова Священного Писания, слова Библии, слова, которые он не произносил уже столько лет, он, уже не послушник, а раб северян, не слушавший больше мессу. Песнь Песней, слова царя Соломона, наполняли его душу, и он молился так, как не молился еще никогда, не словами, но телом, прижимавшимся к телу Руны.
Ибо ласки твои лучше вина.
Да, таким было вино, горячим, пьянящим, игристым.
