Калхас также был у борта стоящей галеры. Он смотрел на открывающуюся перед ним прекрасную панораму, как смотрят те, кто во всем видит добро. Затем он перенес взор с этой лучезарной земли, с этого безоблачного неба и лазурного моря на высокого, стройного Эску и нежное, проникнутое любовью лицо Мариамны, прежде чем заняться снова своим делом — изучением драгоценного сирийского пергамента, которому старик, разделявший все тяготы и случайности морского путешествия, посвящал много часов, употребляемых другими на отдых. Его губы прошептали молитву, и он призвал небесное благословение на голову недавнего своего прозелита.
После удавшегося заговора трибуна и ухода Эски из императорского дворца Рим уже не мог более быть таким местом, где бретонец мог бы жить в безопасности.
Хотя Юлий Плацид, вследствие той важной роли, какую в общественных делах играл Домициан, и не достиг полной власти, на какую рассчитывал, однако он все же еще был достаточно страшным человеком и опасным врагом, и ясно было, что Эска мог надеяться спасти свою жизнь не иначе, как тотчас же удалившись от такого неумолимого противника. Помимо того, после убийства Вителлия и восшествия на престол Веспасиана продолжительное пребывание Элеазара в Риме становилось малополезным и даже неполитичным, а услуги, оказанные Мариамне ее любовником и защитником, дали последнему право на заступничество этой еврейской семьи и даже на тесную дружбу с ее членами. Под условием соблюдения известных постов и постановлений Элеазар охотно дал Эске убежище под своей кровлей. Он скрывал его в то время, когда сам спешно готовился к отъезду, и позволил ему сопровождать себя в Иерусалим вместе с двумя другими лицами, составлявшими его семью. После многих бурь и приключений половина этого путешествия была выполнена, и привязанность Эски к Мариамне, возникшая так неожиданно на углу одной из улиц Рима, теперь перешла в ту всепоглощающую и непоколебимую любовь, которая длится всю жизнь, а может быть, продолжается и в вечности.
Колыхаясь на волнах этой тихой пристани, согреваемые любовью, еще более возвышавшей красоту этого земного рая, они с мирной совестью и без боязни пили из кубка счастья, благодарные за настоящее, со светлой надеждой на будущее.
Вчера им угрожало кораблекрушение, завтра они могли выдержать новые небесные грозы и переплывать бушующие моря; возможно было даже, что и после того, как они пережили много опасностей и бедствий в жизни, будущность сохранит им еще немало их. Однако теперь всюду была тишина, солнце, довольство, безопасность и покой. Они наслаждались минутой, и красота этих двух юных существ, стоящих один подле другого на палубе галеры и окруженных ореолом великой радости, была подобна божественной красоте.
— Мы никогда не разлучимся здесь, — прошептал Эска.
Они склонились к борту галеры; его рука нашла руку подруги, и он пожал ее нежно и робко.
Глядя на него большими любящими глазами, полными слез, она все более и более склонялась к нему так, что ее щека коснулась его плеча. И, показав пальцем на небо, она медленно отвечала ему серьезным тоном, чуждым сомнения и страха:
— Эска! Мы никогда не разлучимся там!
Глава I
«ЦАРСТВО, ВОССТАВШЕЕ НА СЕБЯ»
Приближался праздник пасхального агнца — праздник, обыкновенно сзывавший со всех концов Сирии чад Израиля в священный город на молитву; праздник, установленный в воспоминание их освобождения от удручающего фараонова рабства и в ознаменование выполнения пророчеств через падение избранного народа и национальное уничтожение под царственным могуществом Рима. Однако даже и эта Пасха, празднуемая последний раз в этом основанном Соломоном храме, по разрушении которого, несмотря на его священную славу, не должно было остаться камня на камне, привлекла огромное множество потомков Авраама. Они стекались со всех частей Иудеи, Самарии, Галилеи, Персии и других стран, как бы только для того, чтобы увеличить страдания голода и удвоить ужасы осады. Верные букве своей религии, строгие блюстители всех внешних обрядов, не допускающие никаких послаблений в строгости закона, иудеи тысячами и десятками тысяч толпились в своем священном городе, а между тем Тит все теснее и теснее замыкал его «железным кольцом осады», и видно было, как над оплотами парили римские орлы, готовые неудержимо устремиться на свою добычу.
Тишина страшного погрома царила даже в молчаливый час ясного полдня, когда солнце сверкало на белых, изваянных башенках храма и горело огнем на его вызолоченной кровле. Было что-то угрожающее в огромных черных кипарисах, как бы указывавших на небо предостерегающим жестом. Невольно возникала мысль об ужасном кровопролитии при виде множества коршунов, носившихся на своих огромных крыльях по всем открытым местам или тяжело поднимавшихся с земли после насыщения какой-нибудь отвратительной падалью, сочившейся с их клюва. Иерусалим лежал, как находящаяся в агонии царица: с прекрасным лицом, изменившимся от истощения, с величественным челом, сдавленным диадемой, с истомленными членами, дрожащими от боли под багряной одеждой и золотом.
Внутри стен в ужасающем контрасте сочетались великолепие и нищета, кощунственное веселье и полное отчаяние, военная помпа и гнет голода. Под тенью царственных сооружений, посреди улиц гнили непогребенные трупы, и никто не заботился убрать их. Всюду, где только два или три фута земли были укрыты от солнца, можно было видеть какого-нибудь несчастного, приползшего сюда, чтобы здесь умереть. Мраморные столбы, стройные притворы, белые террасы и величественные сады свидетельствовали о богатстве города и тщеславии его жителей, а между тем исхудавшие лица людей, бродивших туда-сюда и смотрящих на землю с целью найти что-нибудь годное для пищи, и, с другой стороны, отсутствие остатков и отбросов на мостовой ясно указывали, до какой степени редки были даже эти омерзительные средства пропитания.
Иерусалим, построенный на двух холмах, лежащих один против другого, со своими покатыми крышами, спускавшимися с одного холма и соединявшимися с другим, после того как их пересекала узкая долина, был удивительно приспособлен для обороны. Более высокий холм, на котором были расположены верхний город и храм, по своему естественному положению мог считаться неприступным, а нижний отличался таким крутым и утесистым всходом, что доступ к нему даже для хорошо обученных войск был почти невозможен. Помимо этой природной силы, город был защищен стенами невероятной вышины и прочности, получал еще большее значение благодаря большим четырехугольным башням, из которых каждая могла вмещать грозный гарнизон, и был снабжен резервуарами воды и всем необходимым для войны. При своих пороках, преступлениях и внезапных порывах ярости, близкой к безумию, Ирод Великий обладал вместе с тем доблестями государственного человека и солдата и не преминул употребить для безопасности своей столицы все средства, какими располагал. Он лично наблюдал за сооружением одного из укреплений, возведенного с большим трудом и огромными издержками, и прибавил три очень высокие башни, назвав их именами своего друга, брата и несчастной жены — Гиппиком, Фасаилом и Мариамной. Эти башни были сооружены из колоссальных глыб мрамора, так искусно прилаженных и затем скрепленных рукой работника, что все здание казалось вырезанным из гигантской массы камня.
