— Берите, — сказал конюх.
Старик протянул руки. Конюх бросил ему чемодан так, что тот согнулся под его тяжестью. При этом из чемодана раздался металлический звук. Бледность жида приняла синеватый оттенок; но конюх, по-видимому, не обратил никакого внимания на все это.
— Чего дать вашей лошади? — спросил он.
— Сена и овса, мой добрый друг. Дайте ей столько, чтобы восстановить силы животного. Но пожалейте мой бедный кошелек.
— Будьте спокойны, возьмем не дорого.
— Если вы хорошенько позаботитесь о моей лошадке, — продолжал жид, — завтра утром вы получите кое-что.
— А! Вы здесь ночуете?
— Конечно.
— В таком случае спите спокойно. Лошадь ваша не будет иметь недостатка ни в чем.
После этого разговора Эзехиель Натан вынес чемодан из конюшни, пробрался через двор и вошел в гостиницу. Венера и Молох все сидели на скамейке у ворот.
Комната, которую трактирщик отвел Деборе, была довольно велика, хоть и запущена, и сообщалась со второй комнатой узкой дверью. Пол, растрескавшийся во многих местах, дрожал под ногами. Кровать, покрытая жалким тюфяком и простыней сомнительной белизны, стояла под балдахином, с которого спускались разодранные занавеси. Старинный комод, разломанный и без одной ножки, и два кресла, угрожавшие развалиться, дополняли меблировку комнаты. Впрочем, ко всему этому надо прибавить еще два мешка с орехами и бутылку, исполнявшую роль подсвечника. В нее была воткнута сальная свечка.
Дебора сидела у окна в том кресле, которое было покрепче, и ждала отца, устремив на черные и закопченные бревна потолка рассеянный и несколько задумчивый взор. Покрывала уже не было на лице ее, и среди жалкой нищеты, описанной нами, она походила на королеву. Заимствуя у искусства сравнение, которое кажется нам верным, мы скажем, что это была великолепная рафаэлевская головка в плохой, покрытой паутиной раме.
Дверь растворилась, и Эзехиель Натан, прижимая к груди драгоценный чемодан, показался на пороге. Перед ним шел трактирщик. При виде лучезарной красоты девушки он был словно ослеплен. Потом глаза его засверкали, молния сладострастия брызнула из глаз. Несколько секунд лицо толстяка походило на лицо Сатира; но ни Натан, ни Дебора не обратили на это внимания.
— Когда вы хотите ужинать? — наконец спросил трактирщик.
— Когда ужин будет готов? — осведомился Натан.
— Через час, не раньше. Скоро ли еще поймаешь цыпленка? Потом надо заколоть его, изжарить…
— Хорошо, через час так через час.
— Здесь будете ужинать или внизу?
— Здесь! Здесь! — живо отвечал Натан. — Я не хочу, чтобы дочь моя входила в общую залу.
— Как вам угодно. Сейчас накроют на стол.
И трактирщик, бросив последний взгляд на Дебору, вышел из комнаты и затворил за собой дверь. Натан подошел к кровати, поднял чемодан и осторожно положил его на тюфяк.
Переведя дух, еврей подошел к дочери и, поцеловав ее прекрасный лоб, сказал:
— Как он испугал меня!..
— Кто, батюшка? — спросила Дебора.
— Конюх, который помог мне разнуздать Робоама… Представь себе, он непременно захотел сам снять чемодан. Заметил, как он тяжел, и сказал, что в нем должна быть большая сумма.
— Он, кажется, прав.
— Именно потому-то я и испугался! Подумай! Двадцать тысяч экю золотом, не считая вещей! Как неблагоразумно путешествовать с таким богатством!
— Что же вы отвечали ему?
— Я сказал, что в чемодане только слитки олова и свинца…
— И он поверил?
— Конечно.
— Значит, вам нечего бояться?
— Конечно, нечего, но вместо того, чтобы подать чемодан осторожно, он вздумал бросить его мне на руки, и при этом золото издало звук, в котором нельзя ошибиться тому, у кого чуток слух.
— Как жаль, — сказала девушка с самым равнодушным видом.
— К счастью, — продолжал Натан, — он не слыхал. Но клянусь тебе Богом Авраама, Исаака и Иакова, что я буду очень рад, когда все эти деньги будут заперты в сундук у нас на квартире…
— Сколько нам ехать еще до Парижа?
— Пять дней.
— Мне тоже хочется поскорее вернуться домой; путешествовать верхом очень утомительно.
— Ты сама хотела ехать со мною!
— Это правда. Кроме того, что я боялась оставаться одна в Париже, мне казалось, что без меня с вами может случиться какое-нибудь несчастье.
— Милая моя! — сказал Натан и опять поцеловал Дебору с родительской нежностью.
В эту минуту пришла служанка накрывать на стол. Когда она окончила, Натан подошел к двери посмотреть, как она запирается изнутри. Осмотр его не очень удовлетворил. Испорченный замок держался не крепко, но была еще маленькая задвижка. Потом жид осмотрел вторую комнату. Она была в таком же запущении, как и первая, только в ней не было другой двери.
— Возьми эту комнату себе, Дебора, — сказал Натан.
— Хорошо, батюшка, — отвечала она.
— По крайней мере, таким образом до тебя невозможно будет добраться, не пройдя мимо меня, а на случай опасности у меня есть два товарища, которые шутить не любят. — И он вынул из карманов небольшие пистолеты.
Подали ужин, состоявший из яиц, жареной говядины, цыпленка, хлеба и вина. Яйцам было недель шесть. Говядина походила на подошву, а старый петух отвечал за цыпленка. Хлеб был черствый, а вино кислое. Натан и Дебора едва дотронулись до всего этого.
— Ах, разбойники!.. — бормотал жид. — Ну и ужин! Если они накормят Робоама таким же образом, несчастная лошадь завтра не сможет везти тебя! И ведь это не помешает им взять с нас дорого! Да будут они прокляты до четырнадцатого колена!
Дебора старалась успокоить отца, утверждая, что у нее нет ни малейшего аппетита и что ее единственное желание немножко отдохнуть. Она ушла в свою комнату, а Натан занялся приготовлениями на ночь. Они были очень просты. Жид поставил чемодан под изголовье и таким образом, пока он спал, голова его покоилась на его сокровище. Он подтащил к кровати стол, на котором они ужинали, осмотрел старательно пистолеты, положил их на стол возле себя, лег и погасил свечу. Но вместо того, чтобы заснуть, он принялся размышлять, как лучше употребить полученный им капитал.
Сон со своей свитой веселых сновидений уже спустился на веки Деборы.
По мере того, как ночь сменяла сумерки, вечерняя свежесть увеличивалась. Скоро она дошла до такой степени, что Венера и Молох должны были оставить каменную скамейку, на которой сидели, и вошли в гостиницу. Трактирщика не было в кухне. Служанка мешала что-то на сковороде деревянной ложкой и не обратила ни малейшего внимания на вошедших женщин.
Венера и Молох вошли в каморку, которая отведена была им для ночлега, затворили за собой дверь и, дрожа от холода, легли на солому и скоро заснули. Так прошло несколько часов. Вскоре холод так усилился, что разбудил Венеру. Было уже поздно. Луна бросала свои бледные лучи в разбитое окно. К этому свету примешивался другой свет, более яркий; он выходил из кухни, пробираясь в каморку сквозь щели.
