Ознакомительная версия.
– Лучше будем держаться вместе, – сказал полковник, – все равно, уйти нам некуда, так уж лучше не разбегаться в разные стороны!
– Они остановились! – сказал Бельмонт.
– Ага, вероятно, совещаются что им делать, спешить им нет надобности, они отлично знают, что мы от них никуда не уйдем. Я положительно не знаю, что бы мы могли сделать! – сказал Кочрейн.
– Попробуем, прежде всего, спрятать женщин! Ведь не могут же они знать, сколько нас всех здесь, – предложил Хидинглей. – Когда нас заберут и уведут, то дамы наши будут иметь возможность как-нибудь добраться обратно до парохода.
– Превосходная мысль, молодой человек! – воскликнул полковник. – Пожалуйста, сюда, мисс Адамс. Приведите сюда дам, Мансур, нам нельзя терять ни минуты!
Одна часть верхней площадки утеса была не видна с равнины. Обломков скалы и больших камней валялось много. Собрать эти обломки, сложить из них подобие шалаша, было делом нескольких минут. Так как обломки эти были из того же камня, что и сама скала, то их можно было принять за часть скалы. Обеих дам спрятали в эту импровизированную цитадель и вход в нее завалили нетяжелым обломком скалы, чтобы усилия двух женщин могли, в случае надобности, сдвинуть его. Когда все это было сделано, у мужчин стало легче на душе, и они снова обратили свои взгляды на равнину. В этот момент раздался резкий отрывистый звук первого выстрела. То выстрелил один из людей эскорта; в ответ на этот одинокий выстрел, последовал неровный залп десятка ружей, – и воздух наполнился трескотней и свистом пуль; туристы все припали за камни, стараясь укрыться за них, только один француз продолжал стоять и, гневно сверкая глазами, топал ногой о землю, комкая в руках свою широкополую шляпу. Бельмонт и полковник Кочрейн сползли к подножью холма и залегли там же, где и солдаты эскорта, стрелявшие методично и не спеша. Арабы остановились шагах в пятистах от утеса, и по всему было видно, что они были вполне уверены в успехе своего предприятия, отлично сознавая, что путешественники никуда от них не уйдут. Они остановились теперь, чтобы определить число туристов, прежде чем окончательно атаковать их. Большинство арабов стреляли со спины своих верблюдов, но некоторые спешились и, припав на одно колено, стреляли то поодиночке, то залпами врассыпную. Весь холм гудел, как муравейник, а пули, ударяясь в него, вызывали своеобразный резкий, сухой звук.
– Вы нехорошо делаете, Кочрейн, что нарочно подставляете лоб под пули! – сказал Бельмонт, таща полковника под прикрытие большого валуна.
– Пуля – самое лучшее, что мы можем ожидать в настоящем положении, – сказал Кочрейн мрачно. – Какого непростительного дурака я разыграл, Бельмонт, тем, что не протестовал более энергично против этой глупой затеи посещения утеса Абукир! Я вполне заслужил свою участь, но вот этих бедняг жаль, они все не подозревали даже возможности какой-либо опасности!
– По-видимому, нам нет спасения! Разве только перестрелка эта будет услышана в Хальфе!
– Конечно, нет, – возразил Кочрейн, – ведь до нашей стоянки отсюда шесть миль, да почти столько же до Хальфы!
– Да, но если мы не вернемся, надо полагать, что «Короско» даст туда знать об этом!
– Вероятно, но до тех пор, если мы останемся живы, одному Господу известно, куда нас увезут!
– Бедная моя маленькая Нора… бедная Нора! – вздохнул про себя Бельмонт, вспомнив о жене. – А как вы полагаете, Кочрейн, что они сделают с нами?
– Они или перережут нам горло, или отведут нас в рабство в Хартум. Я не знаю, что из двух лучше, а вот этому уже ничего не грозит! – добавил полковник, кивнув головою на одного из солдат. Этот последний вдруг присел еще ниже на колени и остался в той же позе, только немного подался вперед. Только опытный глаз полковника заметил, что бедняга уже покончил расчеты с жизнью. Пуля пробила ему голову. Его товарищи на минуту склонились над ним и, убедившись, что их помощь ему не нужна, пожали плечами и продолжали делать свое дело. Бельмонт взял ружье и патронташ убитого солдата и, обернувшись к Кочрейну, сказал:
– Всего только три патрона, Кочрейн, мы позволили ему стрелять слишком часто и без толку: они не умеют сберегать снарядов; нам следовало подпустить их без выстрела и затем разом открыть по ним огонь почти в упор!
– Вы – знаменитый стрелок, Бельмонт, – сказал Кочрейн, – я слышал о вас, как о выдающемся виртуозе в этой области. Попытайтесь снять с седла их предводителя!
– А кто из них предводитель? – осведомился Бельмонт.
– Полагаю, что вон тот, на светлом верблюде, который смотрит сейчас сюда, заслоняя глаза обеими руками!
Не говоря ни слова, Бельмонт зарядил ружье и стал целиться.
– При таком освещении страшно трудно определить расстояние! – пробормотал он… – Ну, попробую на пятьсот шагов! – и он спустил курок.
Намеченный араб не шевельнулся: очевидно, пуля пролетела мимо.
– Не видели ли вы, где взлетел песок?
– Нет, я ничего не видел, – отозвался Кочрейн, – попытайтесь еще раз, Бельмонт!
Курок чикнул еще раз, но и на этот раз ни верблюд, ни араб не были задеты. Только третий выстрел попал ближе к цели, так как араб посторонился несколько вправо, как будто выстрелы начали его беспокоить.
С восклицанием досады швырнул Бельмонт ставшее теперь бесполезным ружье.
– Это все тот проклятый свет… такое ослепительное сияние, что положительно нет никакой возможности уловить и определить цель. Подумать только, что я истратил даром целых три патрона, когда при других условиях снял бы с этого араба его тюрбан на таком же расстоянии! Но этот дрожащий, вибрирующий свет, это сияние могут довести человека до отчаяния!.. Смотрите, Кочрейн, что такое делается с нашим французом.
Monsieur Фардэ топтался на площадке утеса с таким видом, как человек, укушенный осой, при этом он усиленно махал своей правой рукой. «Sacre nom! Sacre nom!», – восклицал он, оскаливая свои ровные белые зубы и нервно поводя черными нафабренными усами. Оказалось, что пуля ранила его в кисть руки. Хидинглей выбежал из своей засады и стал тащить его в безопасное место, но не успел он сделать трех шагов, как другая пуля ударила его прямо в грудь, и он грузно упал между камней. В следующий момент бедняга сделал усилие подняться, но тотчас же снова упал на том же месте.
– Моя песенка спета! – сказал он подоспевшему к нему на помощь полковнику и остался недвижим.
Точно смирно спящий мальчик, лежал он на черной площадке утеса, бледный, но улыбающийся, с разметавшимися белокурыми волосами и распахнувшейся летней курточкой. Думал ли он год тому назад, отправляясь по окончании Гарвардского университета путешествовать по свету, что смерть сразит его среди дикой Ливийской пустыни, – внезапная смерть от пули бедуина?
Ознакомительная версия.
