Глава 14
Я проснулся среди ночи, мокрый от пота, но не решился открыть окно и впустить в комнату морской бриз, потому что вместе с ним влетели бы тучи комаров. Я обнаженным лежал в кровати и представлял себе, как Полуночник приезжает сначала в Александрию, потом в Чарльстон. Закованный в кандалы, избитый, он выкрикивал мое имя. Он не был готов к тому, что мир может быть другим, что в нем не знают о Первых Людях, не знают об охотниках, которые поднимаются в небо и становятся звездами. Гиена захватила Чарльстон и сделала его своей собственностью.
Здесь, в Америке, он цеплялся за молчание, как потерпевший кораблекрушение цепляется за свой остров. Я припомнил, как он доверял мне свои истории; он доверил мне несколько своих секретов. Он твердо верил, что над его здоровьем и здоровьем его народа могла нависнуть смертельная угроза, если эти предания станут известны недоброжелательным людям. Молчание сделалось его единственной силой и надеждой. Поэтому он стал немым.
На следующее утро я принял решение — буду расспрашивать каждого аптекаря в Чарльстоне и близлежащих городах в надежде, что хозяин разрешал Полуночнику хоть когда-нибудь заходить к ним. Из тех первых, к кому я зашел, помочь мне никто не смог, но несколько служащих посоветовали обратиться в Аптекарское Общество — самую известную благотворительную аптеку в городе. Нельзя не заметить его, сказали они, потому что на вывеске нарисованы огромные ступка и пестик. Я добрался до Общества около полудня и прождал около часа, чтобы поговорить с владельцем — пожилым человеком с добрым лицом и голосом, по имени Джейкоб Ла Роза. Он долго меня расспрашивал, но, к моему великому сожалению, заявил, что никогда не встречался с таким человеком. Я уловил в его голосе некоторую неуверенность и начал умолять его быть со мной искренним, потому что это — самое важное дело моей жизни. Он заверил меня, что никогда не встречал негра, похожего на сделанный мной рисунок. Я ему не поверил, но сделать ничего не мог.
На третий день моего пребывания в городе миссис Робишо, владелица пансиона, где я остановился, за завтраком стала расспрашивать меня о моем португальском происхождении.
— Вы знаете, я ничуть не удивлюсь, если в Чарльстоне у вас есть родня! — воскликнула она.
— Прошу прощения?
— Некоторые евреи в Чарльстоне разговаривают по-португальски. Мне говорили, что они прибыли из этой страны.
И она рассказала, что в Чарльстоне сотни евреев, а на Хэсселл-стрит есть их церковь, как она назвала синагогу.
Почти всю дорогу туда я бежал бегом и увидел синагогу Бет Элохим, внушительное здание в георгианском стиле, окруженное металлическим забором с заостренными пиками, с высокими железными воротами.
Когда я подошел, ворота были открыты, и иссохший, морщинистый старик в большой черной шляпе и талесе открывал дверь. Звали его Хартвиг Розенберг, и был он кантором, отвечающим за пение литургии. Он отнесся ко мне очень подозрительно, пока я не упомянул, что и сам еврей.
Тогда он протянул мне широкополую шляпу и провел меня в саму синагогу. Столбы света с пляшущими в них пылинками и эхо наших шагов наконец-то подарили мне первые минуты покоя, которого я не испытывал с момента появления в Чарльстоне. Здесь я не чувствовал себя одиноким; здесь были люди, которые поймут меня и посочувствуют положению Полуночника.
На мои вопросы мистер Розенберг отвечал, что в Чарльстоне нет никого по фамилии Зарко, но живет не менее двухсот евреев португальского происхождения. Он назвал мне самые распространенные фамилии; среди был даже один Перейра — это девичья фамилия бабушки Розы. Здесь семья писалась Перрера.
Какая удача, думал я, словно прошел в ворота братства, так давно запертые. Я рассказал кантору, зачем я здесь, и пришел в уныние, услышав, что в конгрегации много рабовладельцев. Старейшины еврейской общины — придерживаясь традиций и законов христианского большинства — не имели ничего против при условии, что к неграм относятся с уважением.
Тогда я спросил, что у них называется уважением — возможно, отрубить у негодного раба только четыре пальца на ноге вместо пяти? На это мистер Розенберг, внимательно посмотрев на меня, ответил:
— Мне не требуются уроки нравственности от таких, как вы, сэр. Для евреев Чарльстона это вопрос выживания. Если мы будем держаться особняком, наша община подвергнется огромному риску.
Его резкие и одновременно снисходительные манеры привели меня в бешенство.
— Стало быть, вы готовы предать дух Исхода из Египта, сэр, и желаете сделаться добрыми христианами? Именно это вы пытаетесь мне сказать?
— Очень умно, мистер Стюарт, только вы не живете в Чарльстоне, следовательно, не знаете, какому давлению мы здесь подвергаемся. Если мне будет позволительно сказать, сэр, перечитайте Тору, тогда поймете, что вопрос выживания нашего народа — самая важная в ней тема. И пока я служу этой общине, мы останемся ей верны.
Конечно, я бы с удовольствием спорил с ним и дальше, но предпочел промолчать, потому что отчаянно нуждался в его помощи. Я отчетливо услышал мамин голос: «Джон, даже если ты выиграешь этот спор, это ничего не значит; главное — найти Полуночника».
Поэтому я даже принес извинения за свою горячность, хотя, должен признаться, сразу же пожалел об этом.
Умиротворенный кантор пообещал, что спросит в пятницу вечером в общине, не видел ли кто моего друга или хотя бы слышал о нем.
— Возможно, — сказал он, улыбаясь, чтобы сгладить возникшую между нами неловкость, — он даже принадлежит кому-нибудь из наших. Право же, это было бы удачей.
— О да, удачей, — отозвался я, не в силах скрыть отвращение.
Я покинул Бет Элохим с адресом мистера Перреры. Ему принадлежал магазин одежды на Митинг-стрит, буквально в двух кварталах от синагоги, а жил он за городом. И был рабовладельцем.
Я покинул синагогу, точно зная, что Полуночник даже не сумел бы обратиться за помощью к евреям. Должно быть, Чарльстон казался ему пустыней духа. Если он еще был жив, где нашел он себе место в этом мире?
Я пришел к магазину Исаака Перреры, и меня провели в контору, где над гроссбухом сидел темноволосый человек лет тридцати с оливковой кожей. Он положил перо на подставку, посмотрел на меня и улыбнулся.
— Чем могу служить, сэр? — спросил он.
— Я сразу перейду к делу, сэр, чтобы не отнимать у вас времени. Я португалец и наполовину еврей. В Чарльстоне я совершенно один, и мне крайне требуется достойный доверия человек, который смог бы помочь мне с моим делом.
Он ответил на ломаном португальском:
