Мы собирались отчалить с пристани Петри, редко используемого причала на Купер-ривер — им пользовались только жители Бельмонта. Бофорт оказался куда храбрее, чем я ожидала, и сам поговорил с капитаном Оттом. Англичанин не только согласился помочь мне, Ткачу и всем тем, кто пожелает воспользоваться его судном, но еще сказал, что отправит своих матросов на трех весельных лодках к пристани Петри за пару дней до нашего ухода. Мы сядем в лодки и переберемся на его судно в гавани. Он поднимет на своем «Ландмарке» не только Юнион Джек, но еще и небольшой синий флаг. Он заверил Бофорта, что зажжет большой фонарь и направит его луч на этот флаг свободы, и будет освещать его всю ночь, если понадобится.
Капитан Отт пообещал Бофорту, что вернется в Чарльстон в конце августа или же в начале сентября. Как только он войдет в док, Бофорт наймет экипаж и приедет в Ривер-Бенд. Он привяжет красную ленточку на ворота и сразу за забором оставит какое-нибудь редкое растение. Если его кто и заметит, я скажу, что это подарок для моего садика от знакомого в Чарльстоне. На самом деле это будет сигнал нам — в ближайшее воскресенье отправляться на пристань Петри.
Я настолько боялась, что что-нибудь пойдет не так, что время от времени вынуждена была бежать к реке и сидеть, опустив ноги в ледяную воду, чтобы у меня не лопнуло сердце.
Я ничего не сказала Бофорту про оружие. Чем меньше он знает — тем лучше для него. Ткач и я поклялись ему: даже если нас схватят, мы никогда не назовем его имя. Однако я боялась: если мне начнут отрубать пальцы или класть на глаза горящие угли, я назову всех, кого знаю, и даже тех, кого никогда не встречала, включая самого чернокожего Иисуса. Я молила Господа, чтобы меня просто повесили. Да, сэр, я искренне надеялась, что со мной разделаются так же быстро, как вырывают жало у хлопковой совки.
В субботу четырнадцатого июля стало известно, что можно забирать пистолеты и сабли, за которые мы заплатили. Мистер Тревор оставил их под одеялом в пещере, укрытой камышами и тростниками, в миле южнее пристани Петри, в месте, которое называется Скала фермера. Нам передали, чтобы мы никогда больше не приходили к нему и не пытались связаться с ним. Мы не должны были ни под каким видом даже проходить мимо его дома. Это означало, что с этого времени мы были предоставлены сами себе.
Примерно в это же время у Вигги начались боли в животе, из-за которых он почти два месяца не подходил к повозкам. Если я признаюсь, что вызвала его болезнь с помощью чая из дурмана, сказав ему, что этот чай поможет вылечить его ревматизм, вы сочтете меня порочной?
Может, это и было нехорошо, но мне требовалось разрешение каждые две недели ездить в Чарльстон одной, потому что Вигги ни за что на свете не согласился бы перевозить оружие, и единственное, что я смогла придумать — это прочно привязать его к уборной.
Мы с Ткачом спрятали оружие под верандой, все, кроме одной штуки: я украдкой пронесла в свою комнату заряженный пистолет и спрятала его под кроватью. С тех пор, как Большой Хозяин Генри засовывал в меня своего удава, я постоянно ждала, что мастер Эдвард попытается сделать то же самое. Но теперь я была готова оказать ему достойный прием.
Нашей самой большой проблемой был управляющий, мистер Джонсон, но мы всякий раз дожидались, чтобы он ушел из Большого Дома с полевыми рабами, и только потом перетаскивали оружие из повозки. Видимо, Кроу, да и другие домашние рабы догадались, что происходит нечто необычное, но никто из них не собирался нас предавать.
В конце августа произошло нечто, страшно нас напугавшее: какой-то белый мужчина со странным акцентом стал расспрашивать буквально всех подряд в Чарльстоне про моего отца. Я узнала об этом от Цезаря Мобли, негра-аптекаря, к которому папа изредка заходил. Цезарь написал мне записку, которую передал с негром-кучером. Он писал не особенно хорошо, но суть я поняла. Странный незнакомец был высок и выглядел диковато. Цезарь заподозрил, что это работорговец, который решил выманить папу из его укрытия, или полицейский, который пытается его выследить, чтобы получить от мастера Эдварда жирный кусок в награду. Человек этот довольно неплохо имитировал акцент Побережья, но наверняка был откуда-то с Севера. Мистер Мобли сказал ему, что никогда не встречал моего папу.
Кто бы он ни был, он, черт бы его побрал, совал нос не в свое дело, причем в самый неудачный момент. Поэтому я начала молиться, чтобы мы никогда больше о нем не слышали.
Но случилось вовсе не так. Нет, сэр. Потому что на следующий же день, почти в полдень, к Большому Дому в коляске, которой правила привлекательная чернокожая женщина, подъехал сам назойливый незнакомец. Конечно, в тот момент я не знала что это тот самый человек, который расспрашивал про папу. Но вот негритянка уехала, он заметил меня, и его глаза буквально выскочили из орбит, а я поняла, что это он и есть.
Примерно за час до заката, когда я, задыхаясь от адской жары, сидел за письменным столом и писал очередное письмо дочерям и маме, в дверь постучали. Я торопливо натянул брюки, открыл дверь и увидел мистера Перреру.
— Мистер Стюарт, миссис Робишо позволила мне пройти прямо к вам в комнату. Прошу прощения, если я вас побеспокоил.
— Нет-нет, сэр, проходите. Я очень рад вас видеть. — Я отодвинул стул от письменного стола и поставил его напротив кровати. — Присаживайтесь, прошу вас, мистер Перрера. Я бы предложил вам чего-нибудь выпить, но у меня здесь совершенно ничего нет. Из-за этой жары я не в состоянии пить ни виски, ни даже вино из опасения упасть в обморок, а потом очнуться в еще более жарком месте и обнаружить рядом с собой дьявола.
Мы оба понимали, что я пытаюсь шутками завоевать его доверие, но он, похоже, не рассердился на это и даже улыбнулся, усаживаясь. Я схватил рубашку и спросил:
— Чем обязан удовольствию видеть вас у себя?
— Я пришел извиниться, сэр. Я очень грубо вел себя с вами сегодня.
Я плюхнулся на кровать.
— Нет-нет, что вы. Всклокоченный и потный незнакомец вваливается в вашу контору и начинает говорить на иностранном языке… Это, должно быть, было то еще зрелище!
— Да ничего подобного. Как бы это правильнее сказать? Я стараюсь держаться сам по себе, поэтому просто немного удивился, но это и все. Если уж говорить честно, я обнаружил, что у меня очень мало общего с португальцами, живущими здесь, поэтому и стараюсь ограничивать свои с ними отношения.
— Разумеется, сэр, и я уверен, что вы поступаете мудро.
— Так вот, мистер Стюарт, — снова улыбнулся он, — вы упомянули какую-то проблему и то, что нуждаетесь в помощи. Вы не против рассказать мне, в чем дело?
