я ли тебя сладко кормил со своего стола?
– Да, господин.
– Не ты ли ответил мне чёрной неблагодарностью?
– Да, господин.
– Так зачем же ты бежал, жонглёр?
– Горькая свобода слаще сытой неволи, даже если она в золотой клетке.
– Ты красиво сказал. Молодец! Я запомню. За это я не убью тебя. Стража!
Появились знакомые молодцы в жилетках на голое тело и обратились в слух.
– В полдень всех согнать перед моим балконом, показательно высечь его, но не до смерти, а для назидания другим мерзавцам. Заодно и я повеселюсь, – плотоядно улыбнулся Али, ведь актёр должен быть актёром в любое время суток и при любых обстоятельствах.
Солнце стояло в зените. Верёвку продели в кольцо и подняли руки Фирсанова вверх, привязав к гладкому столбу в центре площади перед балконом, на котором восседал эмир. Давнишняя загадка, мучавшая Леонида, зачем здесь врыли бревно, решилась сама собой. Перед каждым ударом плеть мерзко взвизгивала, а потом впивалась в кожу. Боль алой вспышкой зажигалась под веками. Сначала вздувались багровые рубцы, потом из-под витой кожи плети полетели куски мяса. За несколько ударов на спине не осталось живого места и Фирсанов обвис на руках, потеряв сознание.
Али был разочарован: ни криков боли, ни мольбы о пощаде. Молчал, молчал, а теперь обвис. Скучно. Он ждал визга, признания своей неправоты, слёз прощения. Только бы не отдал душу Аллаху. Скучно без него будет. Он кивнул и на Леонида вылили ведро воды, он дёрнулся. Личный лекарь подбежал, поднял веки и с улыбкой кивнул хозяину – жив!
Едва спина зажила, снова начались выступления. Теперь его подсказка хозяину воплотилась в буквальном смысле слова: он жил в клетке. Правда, не золотой, а деревянной, сколоченной из массивного грубого бруса. Перед сном его загоняли в неё, с противным визгом поднимали наверх и оставляли болтаться между полом и потолком до утра. В первый вечер он не выдержал и поддался ярости. Он стал, как безумный, раскачивать её, в надежде разбить об камни свода. Но куда там… Злобы добавили стражники, которые собрались внизу и, находясь в наркотическом дурмане, подбадривали его и хохотали, как гиены. После двух или трёх попыток он затих, осознав тщетность своих усилий. Хватит. Надо было искать выход даже из этого положения. Не может быть, чтобы Господь, послав ему испытание, не дал возможность его преодолеть. Выпускали только на выступления.
Так длилось несколько томительных месяцев. Фирсанов по-прежнему был в подвешенном состоянии, в прямом смысле этих слов. Но как-то раз у хозяина было очень много гостей, и Леонид работал до глубокой ночи. Почти все фокусы вызвали у публики неподдельное восхищение. В клетку его повели намного позже обычного времени. В этот раз охранник явно переборщил с какой-то дрянью. Он уже был где-то в райских кущах, с лица не сходила блаженная улыбка. Загнав пленника в клетку, он всего раз провернул ключ в замке и, не пристегнув ключи к поясу, рухнул рядом спать. Такой шанс нельзя было упускать.
Фирсанов попытался дотянуться до ключей, которые соблазнительно лежали в полуоткрытой ладони стражника, но пальцы предательски скребли в дюйме от связки. В этот раз его спасла любовь к гимнастике Гудини. Тщательно размяв руку, Фирсанов приступил к одному из самых сложных трюков своей программы. Зацепив ближний ключ ногтём за бородку, Леонид подтянул всю связку к себе. Привычная ранее операция чуть было не довела его до обморока. Вот где сказалось отсутствие ежедневных тренировок! Неслышно дыша, он бесшумно открыл замок нужным ключом. Кто-то, видимо, любовно смазывал замок, поэтому он даже не взвизгнул. Кажется, свобода! Связав своего охранника, запер того в клетке и не поленился поднять под потолок. Чтобы он не пел канарейкой с самого верха, заботливо вставил в рот ему кляп. Далее бесшумной тенью заскользил вдоль стен. Открыв дверь, понял, что сегодня удача вместе с ним: все спали, а охрана смотрела в другую сторону, а может быть, витала где-то в стране грёз. Леонид, используя каждую трещинку, перелез через забор и скрылся в пустыне.
Через день его, избитого до полусмерти, притащили обратно и теперь уже бросили в зиндан. Когда решётку сверху закрыли, один из охранников, сплюнув, сказал:
– Воздай хвалу Всевышнему, что тебя не убили, а только продали. Ты слишком дорого обошёлся хозяину.
Наверное, в первый раз в жизни чья-то жадность принесла ему пользу.
5 марта 1905 года. К западу от Мукдена
На Востоке говорят: посеешь ветер, пожнёшь бурю. А как известно, буря не щадит, и с ней невозможно договориться. Даже не всякому дано её переждать. Так случилось и в этот раз. Позорная война велась бездарными способами. Несмотря на то, что русские солдаты повсеместно демонстрировали чудеса героизма, командование являло миру чудеса фантастической глупости и дремучего бюрократизма. В русской истории победы редко давались малой кровью, но при этом боевой дух был настолько высок, зачастую приводя в изумление неприятеля. Каждая новая жертва приносилась только для победы, ради победы и во имя победы! Но, к сожалению, не на этой войне. Против русской армии выступили два противника: японские войска, насквозь пронизанные замысловатыми самурайскими учениями о пути воина, и собственное начальство, отчаянно трясущееся за свои кресла и погоны. Подвиги одних напрочь перечёркивались трусостью других. Катастрофически не хватало тех, кто бы не побоялся проявить смелую инициативу, способную поставить коварного врага в тупик. А простые солдаты продолжали гибнуть и гибнуть…
Полог палатки шумно хлопал под порывами ветра, но этот звук оставался без внимания, как щелчки ружейных выстрелов, свист пуль, взрывы гранат и снарядов. Полевой хирург Александр Карлович Эбергарт, продолжая практически круглосуточно оперировать, с нарастающим неудовольствием обнаруживал схожесть англо-бурской войны с русско-японской. Чудовищные потери без ожидаемого результата. Ему всё чаще стало казаться, что часть войска, наплевав на позиции конкретно и диспозицию армии вообще, сейчас развернётся и отправится на посевную.
Александр Карлович вытащил сплющенную пулю и брезгливо бросил её в кювету. Она звякнула и затихла. И если бы не мастерство Эбергарта, то пациенту уже требовался бы плотник. А так – покой и грамотный уход. И возможно, человек сможет самостоятельно ходить. Сестра промокнула операционное поле, несколько движений руками – и можно уже зашивать. Последний стежок.
– Следующего! – достаточно громко скомандовал Эбергарт.
– Доктор, тишина покамест, – стоя спиной ко входу, сказал измотанный санитар Василий Ерохин, которого хирург знал ещё с англо-бурской. – Так я дёрну пару затяжек?
– Отойдёшь дальше трёх шагов – отдам под трибунал.
– А нам шо? Шо табак, шо трибунал – лишь бы проняло! – привычно храбрился
