Он молод, но правильно воспитан. Я говорил с ним, он принял моё решение.
– Могу я, как свободный, – интонационно выделил последнее слово Леонид, – человек поставить своё условие?
– Конечно.
– Через год вы отпускаете меня без выкупа и других условий.
– Я прошу у тебя два года.
– Вы понимаете, что у меня каждая секунда на счёту, – едва не взорвался Леонид. Но тут же укорил себя. Ему дарят свободу, а он кочевряжится! Поторопись он сейчас – и родной дом снова отодвинется на неопределённый срок.
– Два, – невозмутимо повторил Муса. – Потом я отправлю тебя первым же караваном в Александрию, дам денег на дорогу до дома, чтобы ты отплыл в Европу.
– Не в Европу, в Россию.
– Как скажешь.
– Ровно два года?
– Моё слово крепкое, ты знаешь.
– Спасибо, хозяин.
– С этого момента я для тебя Муса.
– Благодарю тебя, Муса.
– И запомни, пока жив я, или жив кто-нибудь из моих сыновей, ты всегда можешь приехать к нам в дом. Здесь ты найдёшь кров, еду и защиту.
– От всего сердца благодарю тебя, Муса. – Фирсанов поклонился, прижав ладонь к левой стороне груди. – Я все сделаю так, как мы договорились, но ровно через два года уйду.
– Пришёл – отдохни с пути, ушёл – доброй дороги.
Январь 1911 года. Александрия
Отец Кахины за три недели благополучно провёл караван из Эль-Джауфы в Александрию. Теперь шум и гам портового базара для Леонида был – как многоголосая любимая симфония или знакомая песня. Всё знал, всё понимал и без труда нашёл лавку, торгующую европейской одеждой. После ожесточённой торговли, иначе бы купец его не зауважал, приобрёл европейский костюм за вменяемые деньги. С каким же удовольствием он надел белоснежную рубашку и повязал шёлковый галстук! На клетчатое кепи с ушами и пуговицей на макушке он не решился, обошёлся великолепной мягкой фетровой шляпой. За углом приобрёл отличный кожаный вместительный саквояж и накупил подарков отцу и Краснову.
Отцу был куплен роскошный восточный халат, трубка с длинным чубуком и превосходный табак. Краснову страшные маски и фигура воина из чёрного дерева с большой головой, на которой были только огромный нос и непомерные уши, растянутые костяными серьгами. В руках он держал копьё и щит.
Что касается женщин, которые оставили след в его жизни, он не был в них уверен. Не потому, что был циником, просто теперь глядел на мир с практической точки зрения. Кто же станет столько лет ждать мифического человека, его образ давно потускнел, воспоминания истёрлись в пыль, а на его месте уже давно другой. Его, наверняка, похоронили, вырвали из сердца и забыли. Мыслимо ли – чуть больше десяти лет, считая с момента отъезда из Санкт-Петербурга. Своим неожиданным появлением он только помешает семейной жизни, вызовет лёгкую досаду. К чему это? Пора становиться реалистом.
Мало того, что Муса оказался человеком слова, он ещё казался и щедрым. Исмаил не захотел отставать от отца и незаметно подкинул денег и от себя. Они прекрасно сошлись и сработались за эти два года. Муса, воспитывая сына, дал ему верные ориентиры. Исмаил и Леонид о многом переговорили возле чахлых костров, множество раз грелись, прижавшись в тёплому боку верблюда. Бесчисленное количество ночей провели они под бархатным небом, наблюдая привычные обоим с детства созвездия. Только на этом небе звёзды были больших каратов и сияли бриллиантами самой чистой воды. А в Африке и не может быть по-другому.
Исходили сотни вёрст по пескам, несколько раз защищали свой товар от наскоков наглых и жадных кочевников. В эти моменты многократно спасали навыки, полученные Леонидом на англо-бурской войне. Будь она неладна! Кочевники мгновенно воспринимали и пользовались не самыми лучшими достижениями европейской цивилизации. Однажды он вынес бесчувственного Исмаила из-под ружейного огня. И только в безопасном месте Леонид обнаружил, что и его зацепила чужая пуля. В другой раз сын Мусы выстрелом издалека убил разбойника, который яростно душил Леонида. Теперь они стали кровными братьями. Внутренне Фирсанов веселился: он прошёл трудный путь от раба до кровного брата. Хотя веселье не мешало ему этим гордиться. Он честно выполнял данное Мусе слово. Жаль, что за всё это время никак не удалось послать весточку отцу, что он жив и здоров и собирается к нему.
Но как говорится – сколь верёвочке не виться, всё равно придёт конец. Два года закончились. Они, конечно, не промелькнули, как один день, но и не тянулись вечность. Настал срок, и Фирсанов, получив обещанное от Мусы, засобирался домой.
После чудовищного, по количеству яств, пира, где Леонид чуть не умер от обжорства, кровный брат прислал ему наложницу. Испуганную девчушку с распахнутыми от ужаса глазами, едва достигшую четырнадцати лет. Обижать кровного брата было нельзя, и они проспали всю ночь, обнявшись клубочком. Когда девушка поняла, что ей ничего не угрожает, то тут же заснула. Наутро он ушёл по направлению к Эль-Джуфу. При расставании слезы на глазах были у всех: у Леонида, Мусы и Исмаила.
На таможне в Александрии у него не возникло проблем. Он пересекал границу по российскому паспорту, который все эти годы хранил в ремне вместе с шариками. Когда он показывал потайное отделение, то натренированным движением руки прятал его. Так фокусники скрывают от зрителей карту – на тыльной стороне ладони. Документ потёрся и местами пострадал от влаги, но всё ещё удостоверял личность Леонида Александровича Фирсанова, подданного Российской Империи. И жаль, что о его возвращении теперь не печётся Сила Яковлевич. Он бы просчитал весь маршрут и сделал его максимально комфортным.
На корабле у него сдали нервы. Едва он попал к себе в каюту, то заперся изнутри на все обороты ключа. Страх рисовал жуткие и реалистичные картины, как кто-то приходит, его под конвоем отправляют на берег. Или снова за борт цепляется пиратская «кошка», кто-то с диким криком тащит его по узким коридорам.
Как только корабль отошёл от пристани, он, отбросив все страхи, поднялся на палубу. Континент, отделённый от остального мира вечной пенной полосой прибоя, отчего и получил своё название у древних греков [43], постепенно уходил за горизонт. Лучи солнца, веером пробивающиеся из-за огромной тучи, ярко освещали землю, которая принесла ему столько горя и разочарования. Воды Средиземного моря отливали серым. На всём пространстве от кормы до берега не просматривалось ни единой пиратской шхуны. Рыбацкие лодочки, снующие по заливу, никак не учитывались. На сердце стало спокойно и душа грянула какой-то возносящийся к небу гимн. Он жив, он свободен, он едет домой!
Отбили склянки, и он отправился
