Хотя они сказали… загадка, что он не умер от этой раны, потому что та до сих пор толком и не зажила. Когда его брали, рука кровоточила. — Хан недоуменно покачал головой. — Понятия не имею, откуда Министр общественных работ взял такую нелепицу. Вчера я пытался его вызвать, пусть объяснится. Но евнухи Министра не нашли. Предположили, что он сбежал из города.
— Неужели необходимо казнить Чжу Юаньчжана? — Госпожа Шинь спросила это таким охрипшим голосом, что он встревожился — может, она заболела, потому ее и в пот кидает? — Если он в твоей власти, разве не в твоих целях заставить его публично сдаться?
Он представил себе странную картину: Хан мог казнить Чжу Юаньчжана, но не стал. Это немыслимо.
— Я не способен на милосердие, Госпожа Шинь. Ты же знаешь.
У самых занавесок в высокой бело-голубой вазе стояла охапка сливовых веток с густой листвой. Острые листья цветом вторили его торжественной мантии.
— А почему не способен? — Ее неожиданно упрямый голос со странной хрипотцой удивил его. — Почему ты не можешь по собственной воле измениться и найти в себе милосердие? Не знаю, что за люди в прошлом сделали тебя таким жестоким. Должно быть, ты очень ими дорожил, хоть они и причиняли тебе боль. Но их больше нет. Ты Великий Хан. Кто в целом мире в силах помешать тебе стать таким, каким пожелаешь?
Она положила маленькую руку на его костлявую грудь. Император знал, как защититься от силы, но мягкость ее прикосновения пробила его защиту без сопротивления, растворила плоть и проникла во внутреннюю тьму, словно там было что искать. — Можно отпустить боль, а любовь — оставить.
Хуже всего то, подумал он, глядя на нее с мучительной дрожью в сердце, что она, очевидно, верит в собственные слова, даже когда предлагает невозможное. Нет смысла сотрясать воздух, так же как и мечтать о переменах. Слишком поздно. Он намеренно вступил во тьму, утонул в ней и увлек за собой целый мир, вращающийся вокруг него. Не было возможности измениться. Он уже изменился.
Словно прочитав его мысли, она настаивала:
— Не все потеряно. — Как нежность может быть непоколебимой, точно плотина? — Я знаю. Потому что ты отрекаешься от жестокости всякий раз, когда мы вместе. Ты не жесток ко мне.
Но это же не имеет никакого отношения к будущему. С ней Баосян становился прежним. Временное воскрешение человека из прошлого, у которого было имя… и способность любить, быть любимым. Тень. Воспоминание.
Он сказал с болью в голосе:
— То, что происходит между нами, — не по-настоящему.
Ма напряглась и словно бы отступила. Это почему-то ранило. Оказывается, ему хотелось, чтобы она возразила. Несмотря на все, что Баосян знал о себе и о мире, ему отчаянно хотелось, чтобы девушка возразила: твои чувства настоящие. Он надеялся на невозможное, не осознавая своей надежды, пока та не погибла, как семечко, раздавленное камнем.
Какой же он идиот. Баосян резко отодвинулся от нее и, усмехаясь, встал:
— Не думайте, что я влюблен, раз зову вас каждую ночь. Вы прекрасное лекарство от бессонницы, Госпожа Шинь. Вот и все.
Но навалившаяся усталость и эти слова превратила в ложь. Он так привык высыпаться, что теперь даже одна бессонная ночь могла надолго выбить его из колеи. При мысли о бессоннице ему стало не по себе. Что-то промелькнуло в памяти — обрывок страшного сна, какой-то звук, сложно вспомнить толком. Не прошлой ночью, когда ему сообщили о пленении Чжу Юаньчжана, а…
— Той ночью, с птицами. Ничего необычного не произошло, пока я спал? Мне кажется, я слышал… — он поймал воспоминание за хвост, все более убеждаясь в том, что это было не во сне, — …людей. Наутро, когда я проснулся, тебя уже не было. И на полу обнаружилась…
Хан тогда наступил босой ногой на что-то мокрое. Посмотрел на подошву и понял, ясно до боли:
— …Кровь.
Она содрогнулась под взглядом Великого Хана, и тот вдруг уверился — темной худшей частью своего сердца, которая и в людях вечно подозревала худшее, — его наложница что-то скрывает. Лицо девушки, и так уже необычайно бледное, побелело вконец. Он мягко спросил:
— Что произошло, Госпожа Шинь?
Темный океан давил на него, заслонял зрение, шумел в ушах так, что поначалу он даже не понял ее слов. Она выпалила их снова, с отчаянием, словно пытаясь убедить равнодушную скалу:
— Я беременна!
Эти слова повисли между ними в воздухе. Бессмыслица какая-то.
Хан молчал, и она запаниковала.
— Той ночью, с птицами. Они меня испугали, я пыталась снова уснуть, но мне стало больно, и… пошла кровь. Потом, когда я встала, у меня сильно закружилась голова. Я упала. Испугалась, вдруг что-то неладно, вдруг я потеря… вот почему я так спешно ушла.
Она продолжала просить прощения, что нарушила его сон, а Баосян тупо думал об одном: невозможно. Разве может он создавать, он, превратившийся в сплошное разрушение? И вдруг — такое. Все разваливалось на куски, неизменный мир менялся. Словно якорь тащит по морскому дну сила шторма, бушующего наверху. Вот-вот вырвет и закрутит в волнах. Он начал:
— А как же…
Ребенок. Его ребенок. Это было невозможно, но стало возможным. Что-то переменилось.
Она говорила, что кровотечение прекратилось, что врачеватель сказал, все идет как надо. А он никак не мог осознать. Ему не хватало воздуха, и было страшно вздохнуть.
Обоих испугал стук. Главный императорский евнух объявил через дверь:
— Да будет недостойным позволено войти и подготовить Великого Хана к назначенным встречам!
Слуги снаружи подпрыгнули от удивления, когда он распахнул дверь сам.
— Ваше Величество! Мы собирались…
Он прошагал мимо них, не замечая просьб сопровождать его. Домашний халат совсем не по-императорски развевался вокруг голых лодыжек.
— Пусть слуги Госпожи Шинь заберут ее. — Он понятия не имел, куда направляется, он понятия не имел, что чувствует. — Мне надо… мне надо идти!
* * *
— Он и слышать ничего не пожелал! — Мадам Чжан дымилась от ярости, пока Чжу подводила ей брови тонкой кисточкой из верблюжьего ворса. Над головой чирикали птички в клетках.
Чжу это странным образом задело. Она помнила, как Мадам Чжан с голодным огнем в глазах взирала с высоты на две их армии. Чжу честолюбива, но ведь и Мадам Чжан — не меньше. И вот теперь она — самая могущественная женщина в мире, однако почему-то сидит на жердочке в золотой клетке, сражается за благосклонность ветреного мужчины…
— Он даже не наказал ее?
Мадам Чжан раздраженно дернула плечом:
— Отказался наотрез. Она что, лиса-оборотень? Так его очаровала, вопреки всем доводам рассудка.
