Семья Годфрея, то есть род Сент-Омеров, владел обширными угодьями в Пикардии, где Гоф провел полдетства — в основном зимы. Он отправлялся туда всегда с неохотой, но не привык перечить, поскольку был одним из младших сыновей, пятым по линии наследования. Гораздо больше ему была по душе другая половина года — долгие весенние и летние месяцы, проводимые им в материнских владениях, недалеко от Пайена. Мать Гуга была также и любимой кузиной его собственной матери, и их нежная привязанность обеспечила дружбу сыновьям.
Годфрей, по характеру во многом схожий с Гугом, в чем-то являлся его полной противоположностью. Их сближал не только одинаковый возраст — было что-то общее и во внешности приятелей. Годфрей, всего десятью месяцами старше, щеголял золотистой шевелюрой и издалека казался гораздо привлекательнее своего родственника. Вблизи, впрочем, становилось заметно, что его синие глаза гораздо теснее посажены, чем карие очи Гуга, и, хотя у обоих юношей были открытые приветливые лица, находились девушки, предпочитавшие смуглого мрачноватого Гуга солнечному, веселому Годфрею. Единственным исключением служила, как того и следовало ожидать, младшая сестра Гуга Луиза, которая, с тех пор как доросла до того, что стала признавать Гофа издали, больше ни на кого и смотреть не желала.
Возможно, благодаря их схожести во всем, начиная с самого детства, — а надо сказать, что Годфрей чувствовал к Гугу больше привязанности, нежели даже к родным братьям, — оба одинаково прекрасно владели оружием, хотя Гуг, бывало, побивал приятеля на мечах. Что касается лука, который в ту пору уже не жаловали, поскольку он нес безликую и подлую смерть из засады, а потому не вязался с общим духом рыцарства, то Годфрей не сильно утруждал себя стрельбой. Он любил обронить высокомерное замечание о том, что только ветхим старикам и калекам впору носить такое оружие.
Годфрей был столь же образован и начитан, что и Гуг, то есть обладал качествами и способностями, на которые другие молодые рыцари смотрели с явным предубеждением. Большинство их ровесников были туполобыми неучами и относили книжные знания к порокам церковников, ставя их в один ряд с онанизмом и содомским грехом. Но там, где Гуг предпочитал уединение, позволяющее предаться серьезным размышлениям, отчего иногда казался замкнутым и нелюдимым, Годфрей был сама живость. Он обладал острым умом и искрометным, озорным, неиссякаемым чувством юмора, а также бесконечной внимательностью к чужому мнению. Ему ничего не стоило разрядить обстановку в разговоре, подпустив какую-нибудь остроту, от которой неловкость сразу исчезала, все прыскали со смеху, а начавшаяся было ссора затухала.
Третьим членом триумвирата, как они в шутку себя величали, был Пейн Мондидье, также отпрыск дружественного семейства — стало быть, не чуждый им обоим, хотя никому из них и в голову никогда не приходило выяснять степень их родства. Пейн, как и Гуг, был родом из графства Шампанского. Его отец вместе с бароном Пайенским были вассалами и ленниками графа Гуга. Жена барона Гуго, родственная этому семейству, в девичестве носила фамилию Мондидье.
Пейн в возрасте опережал Гофа на два месяца, а Гуга — на год и был щедро наделен красотой лица и души. Высокий, стройный, длинноногий и широкоплечий, узкий в талии, словно подросток, он повзрослел, ничуть не утратив при этом ни юношеского обаяния, ни любезного обхождения. Самый рослый из их троицы, Пейн был на голову выше Годфрея. В его темно-русых волосах до плеч попадались выбеленные пряди, а поразительного янтарного цвета глаза не раз вызывали вздохи у красавиц их округи. Ко всеобщему счастью, Пейн сам не понимал, насколько он привлекателен, и его непринужденность вкупе с неподдельным дружелюбием и радушными улыбками помогала ему без труда прокладывать путь сквозь раскинутые вокруг него любовные сети. Незадачливым воздыхательницам даже не на что было всерьез обидеться. Также кстати — на этот раз для самого Пейна — приходилась его боевая и верховая выучка, чтобы держать самых строптивых и завистливых соперников на почтительном расстоянии; таким образом, он ни разу не участвовал в стычках из-за пустяков. Пейн был настоящим, проверенным, надежным другом, и Гуг с Гофом сильно скучали, когда ему приходилось отлучаться, хотя такое бывало редко.
* * *
В год, последовавший за восхождением Гуга, трое друзей наслаждались беззаботностью, как еще никогда ранее в своей жизни. Несмотря на то что большая часть их дня была посвящена всяческим трудам и обязанностям, они ухитрялись тратить достаточно времени и на веселье.
К триумвирату примыкал еще и некто четвертый, несмотря на кажущуюся невозможность такого обстоятельства. Все из вышеперечисленной троицы были в ладах с логикой, но на прямой вопрос единодушно заметили бы, что дружба дружбе рознь.
У Гуга, вернее сказать, у сира Гуга де Пайена был приятель по имени Арло — по рождению и по положению простой слуга. Оба были неразлучны с детства, то есть провели вместе достаточно времени, чтобы Гуг успел привыкнуть к обществу Арло, разделяя с ним и мысли, и начинания. Сначала они сообща играли, затем учились читать и писать, а позже, когда оба повзрослели, Арло стал Гугу помощником, оруженосцем, телохранителем и боевым товарищем. По возрасту Гуг совпадал с ним даже больше, чем с Годфреем и Пейном, а отец Арло, Манон из Пайена, служил барону Гуго на протяжении всей своей жизни. Его старший сын родился всего через три месяца после Гуга и, можно сказать, в соседней комнате, поэтому сразу стало ясно, что Арло, которого прозвали Пайенским по принадлежности к баронству, будет служить сиру Гугу так же, как и сам Манон служил его отцу.
С тех пор оба мальчика, а потом и юноши, были неразлучны, с пеленок питая друг к другу чувства, основанные на полном взаимопонимании и доверии, какие возможны иногда между слугой и хозяином. Их согласие было столь глубоким, что часто друзья, не тратя время на разговоры, сразу приходили к единому мнению. Неудивительно, что два других триумвира приняли Арло как неотъемлемую часть жизни самого Гуга.
Орден Воскрешения был единственной запретной темой, не предназначенной для ушей четвертого приятеля. Гуг отнесся к вступлению в орден как к некоему изменению в его дружбе с Арло, и это омрачило его радость от осознания своего нового положения. Целых восемнадцать лет он всем делился с приятелем, ничего не утаивая, а теперь впервые ощутил необходимость держать рот на замке. Он понимал и даже по-своему оправдывал причины такой секретности, но это ничуть не уменьшало его сожалений. Впрочем, выбора у него все равно не оставалось: приходилось смириться с тем, что Арло не является и никогда не сможет стать членом ордена и не в его, Гуга, власти это изменить.
