мировой войны [Buettner 2005; Roper 2009].
Нигде перестройка интимных отношений в обществе незнакомцев не отразилась больше, чем в появлении брачных объявлений и личных колонок. В период с 1870 по 1914 год в Англии было создано не менее 22 брачных газет с такими объявлениями. Они продавались в газетных киосках и магазинах и обычно публиковали от 200 до 500 объявлений в неделю. Один редактор смело хвастался, что благодаря ему заключается более тысячи браков в год. Эти издания стремились соединить незнакомцев расчетливыми способами и были нацелены в первую очередь на представителей низших слоев среднего класса – клерков и торговцев, у которых не было средств или родственных связей, чтобы лично организовать брак, и для которых случайная встреча или ухаживание казались опасными и нереспектабельными [Cocks 2013]. Хотя то, что мы сегодня знаем как рекламу «одинокого сердца», появлялось в популярной прессе с 1860-х годов, оно оформилось как личная колонка лишь в 1915 году. Журнал под названием «Link» начал публиковать, по определению главного редактора, новое социальное средство, посвященное тем, кто ищет любовь и дружбу, а не законный брак [Cocks 2009]. Старые формы знакомства и брака ни в коем случае не исчезли, но их дополнили новые анонимные способы, которые стали необходимы и возможны только в обществе незнакомцев.
В то время как семья создавала новые эмоциональные модели, которые позволяли сохранять уединение от незнакомцев за дверью и не терять близость между территориально далекими родственниками, все более перформативная природа самосознания могла быть ответом на анонимность социального мира, населенного чужаками. Я, конечно, не предполагаю, что современная идея личности как индивидуализированного и автономного «я» была продуктом общества чужаков. Мы знаем, что это новое понимание себя возникло в XVII и XVIII веках. Его ключевым ингредиентом был переход от внешних точек отсчета для самоанализа, таких как протестантские поиски индивидуального спасения или сублимация личности в рамках более крупного корпоративного тела, к внутренним, которые признавали, что каждый человек является хозяином своего знания (Декарт) и архитектором своей собственной жизни (Локк). Там, где раньше эгоцентризм казался сомнительным с моральной точки зрения или даже греховным, он постепенно стал приниматься и поощряться. Это проявилось в зеркалах, часах и личных спальнях буржуазного дома, в новых практиках самоанализа и интроспекции, в появлении романа и его историй об индивидуализированных персонажах, в распространении новых верований, которые позиционировали гендерную личность как носителя политических прав и прославляли корыстное стремление к богатству, а также в развитии новых романтических представлений о ребенке и детстве как уникальном формирующем моменте самореализации и воспитания [Taylor 1992; Steedman 1995; Porter 1996; Wahrman 2004]. Все они предоставляли новые возможности для самопознания и реализации «я», которое воспринималось как сущностное ядро личности, и развивались независимо от увеличения численности, мобильности и анонимности населения.
Новым явлением, связанным с анонимностью современной жизни, была культура перформанса, которая все чаще включала задачи создания и демонстрации своего личностного начала. Были и те, кто отвергали новый акцент на внутренности, интимности и аутентичности и вместо этого сознательно культивировали формы самости, основанные на стилизованной внешности и поддержании дистанции с другими. Бал-маскарад, столь модный во второй половине XVIII века, может быть понят в этих терминах как сцена для представления себя в толпе незнакомцев [Castle 1986; Wahrman 2004]. Понимание самости достигло своего апогея в культуре «денди», оно отнюдь не было уделом элиты. Хотя Бо Бруммелл и Оскар Уайльд в начале и конце XIX века оставались его главными образцами, поздневикторианские мюзик-холлы изобиловали Champagne Charlies и Swells, игриво представляющими различные социальные идентичности как на сцене, так и вне ее [Vernon 2000: 37–62; McLaren 2007: 597–618]. Поиски подлинной духовности породили множество практик публичного представления самореализации, ее раскрытия и воплощения в жизнь. Повествования об обращении, о рождении нового «я» стали основой методистской литературы и вскоре были воспроизведены в автобиографиях рабочих людей, повествующих о своих политических, образовательных и этических преобразованиях. Движение за умеренность сделало публичное подписание клятвы новообращенными центральным событием их собраний. Аналогичным образом, дискурс самосовершенствования, канонически сформулированный в книге С. Смайлса «Самопомощь» (1859), приравнивал воспитание хорошего характера к его социальному проявлению во время знакомства с незнакомыми людьми [Anixter 2015; Vincent 1982; Harrison 1971; Collini 1985: 29–50]. Во второй половине XIX века даже занятие месмеризмом, спиритизмом и оккультизмом для исследования самых глубоких глубин самости и границ ее автономии и рациональности предоставляло альтернативные, «научные» этапы реализации и исполнения [Winter 1998; Owen 2004]. Современная социальная ситуация, возможно, и создала общество анонимных и далеких незнакомцев, но она также породила новые формы близости, привязанности и самопознания, которые обеспечили сохранение личных отношений в центре социальной жизни.
* * *
В период между 1750 и 1900 годами быстрая миграция, растущая мобильность и урбанизация британского населения создали новое общество чужаков. Это социальное положение, которое я считаю состоянием современности, изменило социальные отношения на улицах, в наших семьях и в нашем внутреннем мире. Оно также потребовало разработки новых систем управления, форм объединений и торговли. Необходимо было буквально заново придумать и собрать современное государство и экономику.
Глава 3
Управление чужаками
Английские историки обнаружили так называемые революции во время каждого правительства и в каждом веке, начиная с Тюдоров. Однако все они меркнут по сравнению с тем, что породило современное государство, оформившееся уже к середине XIX века. Как признавал Вебер, этот процесс зависел от абстрагирования государственной власти от фигуры монарха и его двора или превращения конкретных политиков и местных чиновников в безликие бюрократические системы. Постепенно власть воплощалась в новых формах беспристрастной экспертизы и административных системах, способных обращаться ко всем субъектам на больших расстояниях единообразными анонимными способами. Как нас учил Фуко, решающее значение имела способность этих структур составлять карту территорий, на которые распространялась их власть и на безопасность которых опиралась их претензия на легитимность. Поскольку место стало пространством, а люди – населением, мы, представители современного человечества, были задуманы как объекты управления, что означало, что мы никогда не встретим и не узнаем тех, кто нами управляет.
Этот процесс не был уникальным для Великобритании. Однако, хотя многие приемы бюрократической абстракции были разработаны ранее и в других местах, они часто оказывались вызваны иными побуждениями или работали в ином масштабе. Так, экзамены на государственную службу в Китае, датируемые VII веком, были направлены не на навязывание абстрактной бюрократии растущему имперскому населению, а на подготовку и дисциплину администраторов, которые должны олицетворять государственную власть в своих населенных пунктах [Elman 2000]. В эпоху европейского Просвещения многие
