— Слушайте! — сказал Рене. — Меня здесь поставила королева-мать, чтобы я погубил вас, но я предпочитаю служить вам, ибо верю вашему гороскопу. Оказав вам услугу тем, что я сейчас для вас сделаю, я спасу одновременно и свое тело, и свою душу.
— А может быть, та же королева-мать и велела тебе сказать мне все это? — преисполненный ужаса и сомнений, спросил Генрих.
— Нет, — ответил Рене. — Выслушайте одну тайну. Он наклонился еще ниже. Генрих последовал его примеру, так что головы их теперь почти соприкасались.
В этом разговоре двух мужчин, склонившихся над телом умиравшего короля, было что-то до такой степени жуткое, что у суеверного флорентийца волосы на голове встали дыбом, а на лице Генриха выступили крупные капли пота.
— Выслушайте, — продолжал Рене, — выслушайте тайну, которая известна мне одному и которую я вам открою, если вы поклянетесь над этим умирающим простить мне смерть вашей матери.
— Я уже обещал простить тебя, — ответил Генрих, его лицо омрачилось.
— Обещали, но не клялись, — отклонившись, сказал Рене.
— Клянусь, — протягивая правую руку над головой короля, — произнес Генрих.
— Так вот, государь, — поспешно проговорил Рене, — польский король уже едет!
— Нет, — сказал Генрих, — король Карл задержал гонца.
— Король Карл задержал только одного, по дороге в Шато-Тьери, но королева-мать, со свойственной ей предусмотрительностью, послала трех по трем дорогам.
— Горе мне! — сказал Генрих.
— Гонец из Варшавы прибыл сегодня утром. Король Польский выехал вслед за ним, никто и не подумал задержать его, потому что в Варшаве еще не знали о болезни короля. Гонец опередил Генриха Анжуйского всего на несколько часов.
— О, если бы в моем распоряжении было только семь дней! — воскликнул Генрих.
— Да, но в вашем распоряжении нет и семи часов. Разве вы не слышали, как готовили оружие, как оно звенело?
— Слышал.
— Это оружие готовили против вас. Они придут и убьют вас здесь, в спальне короля!
— Но король еще не умер.
Рене пристально посмотрел на Карла.
— Он умрет через десять минут. Следовательно, вам остается жить всего десять минут, а может быть, и того меньше.
— Что же делать?
— Бежать, не теряя ни минуты, ни одной секунды.
— Но каким путем? Если они ждут меня в передней, они убьют меня, как только я выйду.
— Слушайте! Ради вас я рискую всем, не забывайте этого никогда.
— Будь покоен.
— Вы пойдете за мной потайным ходом; я доведу вас до потайной калитки. Затем, чтобы дать вам время, я пойду к вашей теще и скажу, что вы сейчас спуститесь; подумают, что вы сами обнаружили этот потайной ход и воспользовались им, чтобы убежать. Идемте же, идемте!
Генрих наклонился к Карлу и поцеловал его в лоб.
— Прощай, брат, — сказал он. — Я никогда не забуду, что последним твоим желанием было видеть меня своим преемником. Я не забуду, что последним твоим желанием было сделать меня королем. Почий в мире! От имени моих собратьев я прощаю тебе кровь, которую ты пролил.
— Берегитесь! Берегитесь! — сказал Рене. — Он приходит в себя! Бегите, пока он не раскрыл глаз, бегите!
— Кормилица! — пробормотал Карл. — Кормилица!
Генрих выхватил шпагу Карла, висевшую у него в головах и теперь ненужную умиравшему королю, сунул за пазуху грамоту, назначавшую его регентом, в последний раз поцеловал Карла в лоб, обежал кровать и выбежал через дверь; дверь тотчас же за ним закрылась.
— Кормилица! — громче крикнул Карл. — Кормилица! Добрая женщина подбежала к нему.
— Ну что тебе, мой Шарло? — спросила она.
— Кормилица! — заговорил король, подняв веки и раскрыв глаза, расширенные страшной предсмертной недвижимостью. — Должно быть, что-то произошло, пока я спал: я вижу яркий свет, я вижу Господа нашего; я вижу пресветлого Иисуса Христа и присноблаженную Деву Марию. Они просят. Они молят за меня Бога. Всемогущий Господь меня прощает… зовет меня к Себе… Господи! Господи! Прими меня в милосердии Твоем… Господи! Забудь, что я был королем, — ведь я иду к Тебе без скипетра и без короны!.. Господи! Забудь преступления короля и помни только страдания человека… Господи! Вот я!
Произнося эти слова. Карл приподнимался все больше и больше, как будто желая идти на голос Того, Кто звал его к Себе, затем испустил дух и упал, мертв и недвижим, на руки кормилицы.
А в это время, когда солдаты по приказу Екатерины занимали коридор, по которому Генрих неминуемо должен был проследовать, сам Генрих, ведомый Рене, прошел по потайному ходу к потайной калитке, вскочил на коня и поскакал туда, где, как ему было известно, он должен был найти де Муи.
Часовые обернулись на топот лошади, скакавшей по гулкой мостовой, и крикнули:
— Бежит! Бежит!
— Кто? — подходя к окну, крикнула королева-мать.
— Король Наваррский! Король Наваррский! — орали часовые.
— Стреляй! Стреляй по нему! — крикнула Екатерина. Часовые прицелились, но Генрих был уже далеко.
— Бежит — значит, побежден! — воскликнула королева-мать.
— Бежит — значит, король я! — прошептал герцог Алансонский.
Но в эту самую минуту — Франсуа и его мать еще стояли у окна — подъемный мост загромыхал под копытами коней, и, предшествуемый бряцанием оружия и шумом множества голосов, молодой человек со шляпой в руке галопом влетел в Луврский двор с криком: «Франция!»; за ним следовало четверо дворян, покрытых, как и он, потом, пылью и пеной взмыленных коней.
— Сын! — крикнула Екатерина, протягивая руки в окно.
— Матушка! — ответил молодой человек, спрыгивая с коня.
— Брат! Герцог Анжуйский! — с ужасом воскликнул Франсуа, отступая назад.
— Слишком поздно? — спросил мать Генрих Анжуйский.
— Нет, напротив, как раз вовремя; сама десница Божия не привела бы тебя более кстати. Смотри и слушай!
В самом деле, из королевской опочивальни вышел на балкон командир охраны де Нансе.
Все взоры обратились к нему.
Он разломил надвое деревянный жезл и, держа в вытянутых руках половинки, три раза крикнул:
— Король Карл Девятый умер! Король Карл Девятый умер! Король Карл Девятый умер! И выпустил обе половинки из рук.
— Да здравствует король Генрих Третий! — крикнула Екатерина и в порыве благочестивой благодарности перекрестилась. — Да здравствует король Генрих Третий!
Все уста повторили этот возглас, кроме уст герцога Франсуа.
— А-а! Она обвела меня вокруг пальца, — прошептал он, раздирая ногтями грудь.
— Я восторжествовала! — воскликнула Екатерина. — Этот проклятый Беарнец не будет царствовать!
