пшеницу и продавали ее на перуанские рудники.
Почти все испанские окраины оставались пустошами, малонаселенными землями «ковбоев и индейцев», по которым, словно горсть камешков, были разбросаны изолированные поселения миссионеров. «Ковбоев» из Рио-де-ла-Плата называли гаучо [21], чилийских – гуасо [22], мексиканских – вакеро [23] и так далее. Пастбища на юго-западе США когда-то были именно такой окраиной мексиканской рудничной зоны, и позже английские поселенцы научились быть ковбоями у предшествовавших им «бакару» (то есть вакеро). Иными словами, все испано-американские окраины были хоть немного похожи на Дикий Запад. Эти пустоши нищенствовали, пока способ сохранять говядину для перевозки был один – сушка: европейцы не жаловали вяленое мясо.
Карибские острова, где Колумб впервые ступил на американскую землю, оказались окраиной уже в первые десятилетия колонизации. Куба, крупнейшая из них, практически равная по площади всем остальным, вместе взятым, до конца XVIII века была скотоводческой глушью. Эспаньола и Ямайка пребывали в запустении так долго, что претензии на них начали предъявлять французы и англичане. Такой же едва колонизированной пустошью были южный берег Карибского моря – большая часть Венесуэлы – и карибское побережье Центральной Америки. Неудивительно, что англичане закрепились там довольно быстро, особенно на плацдарме, ставшем впоследствии Белизом – страной англоязычной и совершенно нелатиноамериканской, хотя и зажатой между Мексикой, Гватемалой и Гондурасом.
Новая Гранада (современная Колумбия) уже тогда была местом посложнее: в ее пределах хватало оседлых коренных жителей, но не было серебряных рудников Перу, где они могли бы работать на благо Империи. Огромную ее часть составляли все те же «окраины» – тропические леса и обширные пустоши. Похожую картину можно было наблюдать и в Эквадоре, административно принадлежавшем вице-королевству Новая Гранада: череда высокогорных долин, оседлые индейцы и никаких серебряных рудников. Практически не отличались от них Гватемала и Юкатан. Все они в экономическом отношении находились где-то между ядром и окраиной.
Некоторые окраинные районы в конце колониального периода пережили экономический бум. Губернаторство Рио-де-ла-Плата нашло европейские рынки сбыта шкур крупного рогатого скота, Куба и Венесуэла – прибыльные плантационные культуры. На Кубе ими стали кофе и особенно сахар, а для гористого побережья Венесуэлы более подходящей культурой, чем сахарный тростник, оказалось в итоге какао (в английском языке превратившееся в cocoa). Плантационное земледелие в Карибском бассейне приносило стабильно высокую прибыль, но повсюду влекло и довольно мрачное следствие – массовую принудительную миграцию порабощенных африканцев.
Бразильская окраина напоминала испано-американскую: иберийское присутствие выражалось в основном в религиозных миссиях, представителей королевской власти – да и вообще португальцев – было очень немного. Скотоводы, стремящиеся обеспечить прибрежные плантации и города мясом, расселялись вглубь страны от сахарного побережья до засушливых сертан, прежде всего – вверх по длинной долине реки Сан-Франсиску, но служащие Короны редко следовали за ними. Португальская колонизация охватила в основном побережье, оставив пустоши владельцам ранчо, выжившим индейцам, иезуитам и независимым рейдерам-бандейрантам, чьей базой был миссионерский город Сан-Паулу.
Важнейший промышленный центр сегодня, в XVII веке Сан-Паулу был захолустьем. Он не был морским портом, как большинство колониальных городов: миссионеры-иезуиты выстроили его на вершине крутого утеса, поднимающегося над Атлантикой. Колониальное общество Сан-Паулу было обращено вглубь страны, в леса южной Бразилии, и неизбежно поддавалось влиянию местных племен. Землевладельцы Сан-Паулу не могли конкурировать с плантаторами сахарного побережья, без экспортной прибыли они не могли купить африканских рабов, а значит, полностью зависели от труда коренных жителей. Позволить себе роскошь, которая привлекла бы португальских жен, они тоже не могли, и потому, как правило, сожительствовали с женщинами тупи. Таким образом население Сан-Паулу не следовало черно-белому образцу сахарного побережья, прирастая вместо этого метисами. Аналогичное положение складывалось в амазонских лесах, в засушливых сертан на северо-востоке Бразилии и в любом другом месте за пределами сладких рамок сахарной экономики.
Порабощение коренных жителей в окраинных регионах Бразилии продолжалось еще многие годы после того, как прекратилось на сахарном побережье. В поисках живой добычи бандейранты Сан-Паулу месяцами, а то и годами странствовали по бесконечным просторам бразильского субконтинента пешком и на каноэ. Нередко они захватывали миссии и их обитателей. По иронии судьбы эти охотники за рабами разговаривали не на португальском, а на общем тупи, лингва-жерал, который иезуиты создали для обучения тупи основам христианской веры. К XVII веку лингва-жерал стал самым распространенным языком внутренних районов Бразилии, хотя потом постепенно исчез, сохранившись только в отдаленных районах Амазонии. Некоторые из главарей бандейрантов вообще не говорили по-португальски. Примером может послужить Домингуш Хорхе Велью, которому для общения с официальными лицами из Португалии был нужен переводчик. Бандейранты систематически игнорировали королевские указания о законном порабощении, но заявляли о лояльности португальскому королю и приносили пользу. Они не основывали поселений, но их изыскания позволили распространить португальские притязания далеко вглубь континента. Бандейранты Велью смогли даже то, чего не сумели никакие другие португальские силы, – уничтожить Пальмарес, поселение беглых рабов (такие в Бразилии называют «киломбу»), где их было несколько сотен. Пальмарес, один из крупнейших и, безусловно, самый известный киломбу, представлял собой собрание укрепленных деревень на холмах за сахарным побережьем и процветал на протяжении большей части XVII века. Последний бой против бандейрантов возглавил Зумби, король-воин Пальмареса. В 1695 году Зумби погиб в бою, и его голову, насадив на пику, выставили на площади, чтобы развеять слухи о его бессмертии. Слухи, однако, оказались неистребимы: три века спустя Зумби по-прежнему самый знаменитый и любимый афро-бразильский герой, несравненный символ сопротивления ужасам рабства.
Незадолго до 1700 года бандейранты обнаружили в «никому не нужной глуши скотоводов» золото. Впервые португальские поселенцы хлынули вглубь Бразилии, и вскоре драгоценный металл сместил сахар с позиции основного источника колониальных прибылей. Река Сан-Франсиску стала скоростной магистралью для переселенцев с сахарного побережья на золотые прииски, которые назвали Минас-Жерайс – Главные Рудники. Бандейранты высмеивали вновь прибывших и их одежду в европейском стиле, называя их выскочками и эмбоабас [24] – пижонами [25]. Однако по мере того, как нарастала золотая лихорадка, бандейрантов все же вытеснили. Рабовладельцы с сахарного побережья привезли африканцев для выполнения серьезной работы – добычи полезных ископаемых. Чиновники Короны начали собирать королевскую пятую. Окраина Бразилии наконец обзавелась первыми крупными поселениями – рядом с крупнейшими рудниками выросли города. В XVIII веке Вила-Рика [26], столица штата Минас-Жерайс, с ее роскошными церквями и двухэтажными домами, теснящимися вдоль извилистых улиц, стала самым населенным и процветающим городом Бразилии, если не всей иберийской Америки. То же самое золото финансировало религиозное искусство Алейжадинью – скульптора и архитектора, сына чернокожей рабыни. Ласковое с виду прозвище мастера означало «маленький калека»: руки Алейжадинью были изуродованы
