проказой. Иногда ему не удавалось даже взять инструменты, и он привязывал долото к изуродованной руке, чтобы продолжать работу. Одну за другой он украшал церкви сильными, выразительными статуями библейских персонажей. Сегодня мулат Алейжадинью признан величайшим латиноамериканским скульптором.
Открытие богатых месторождений золота и алмазов в отдаленных уголках внутренней Бразилии – опять-таки благодаря странствиям бандейрантов – положило начало заселению еще более удаленных, чем прежде, окраин: Гояса и Мату-Гросу. Обитатели фронтира Сан-Паулу начали разводить мулов на южных равнинах и продавать их на север, на рудники. Бразилия наконец начала становиться экономически цельной. Но великий бразильский золотой бум вскоре окончился: как это обычно происходит с золотой лихорадкой, лучшие залежи быстро истощились. Часть переселенцев-золотодобытчиков осталась заниматься разведением скота, но многие другие покинули Минас-Жерайс. И все же бразильская колония необратимо изменилась, поскольку золото успело переместить ее демографический и экономический центр на юг. В 1763 году столицей Бразилии вместо Салвадора стал Рио-де-Жанейро, портовый город ближе к Минас-Жерайс, а в наши дни Минас-Жерайс и Рио-де-Жанейро, бывшие окраины, считаются частью центральной Бразилии.
Конечно, «ядро и окраина» – лишь приблизительное описание, концептуальная модель, а не однозначная физическая реальность. Фактически в конце XVIII века разнообразие и распространение коренных культур Латинской Америки было уже бесконечно более сложным, чем можно было бы описать в нескольких абзацах. Тем не менее базовые принципы, такие как различие ядра и окраины, помогают понять многие перестановки.
Поздние колониальные трансформации
Осталось определить последнюю модель колониального периода: изменение общества с течением времени. После XVI века, века Первого контакта, коренное население постепенно оправилось. В новые иберийские владения прибывало все больше и больше африканских рабов. В течение XVII века в Испанской Америке и Бразилии установились основные социальные рамки, потомки завоевателей и побежденных выстроили общий modus vivendi [27]. Контакты с Европой были ограниченными, общества Нового Света – в основном автономными, а местный политический контроль – довольно стабильным. В XVIII веке, благодаря бразильской золотой лихорадке и подобным экономическим факторам, обжитые иберийскими переселенцами территории постепенно расширились, появились новые вице-королевства. И примерно в 1750 году произошла еще одна трансформация, с которой начались проблемы испанского и португальского господства.
Трансформация началась с того, что королевские администраторы в Испании и Португалии решили ужесточить контроль над владениями в Новом Свете и добиться бо́льших доходов. Эти новшества определило восшествие на испанский престол династии Бурбонов и появление в Португалии нового, на редкость могущественного королевского министра – маркиза де Помбаля. Преобразования, таким образом, получили имя реформ Бурбонов и Помбаля. Эти реформы были направлены на рационализацию и модернизацию управления заморскими владениями, на принуждение их к бытию колониями. Потомкам завоевателей нравилось думать, что их героические предки сформировали для своих монархов богатые королевства, равные по важности и достоинству королевствам Старого Света, но реформаторы Бурбонов и Помбаля считали эту идею устаревшей. В их видении современным европейским государствам подобало иметь колонии, а колониям – служить экономическим интересам метрополий. Реформаторы избегали оскорбительного термина «колониальный» в публичном дискурсе, но между собой говорили о «колониях» Нового Света, а не о «королевствах», да и сами эти реформы были достаточно оскорбительными.
Главной заботой реформаторов было увеличение доходов от колоний. Поэтому они повысили все возможные налоги и изменили структуру колониального управления, чтобы обеспечить надежность и скорость их сбора. Обычной практикой стало создание предприятий-монополистов, контролируемых государством и контролирующих торговлю основными товарами, такими как табак или алкоголь, и даже само их производство. Самый прибыльный сектор колониальной экономики, рудники и алмазные копи, вызывал особенно пристальный интерес как в Испанской Америке, так и в Бразилии, как в плане технических улучшений, так и для пресечения контрабанды золота и серебра в попытках скрыться от налогов. Стремясь заставить колониальную экономику служить Испании и Португалии еще лучше, реформаторы заодно ужесточили ограничения на производство в Америке, например, ткани и вина. Они хотели, чтобы колонисты покупали необходимое у испанских и португальских производителей, а не конкурировали с ними. Экономическая интеграция была метрополиям чрезвычайно выгодна, и реформаторы ослабили ограничения на трансатлантическое судоходство, пока колонии торговали исключительно с Испанией и Португалией.
Ужесточившие колониальный контроль в интересах Европы реформы Бурбонов и Помбаля ожидаемо обернулись ущербом для обитателей Бразилии и Испанской Америки. Повышение налогов коснулось прежде всего тех, кто и без того редко был в состоянии платить – например, все тех же индейцев. Ограничения торговли и производства лишили людей работы, появление новых монопольных предприятий привело к росту цен. Неудивительно, что после 1750 года начались восстания новой для Америки разновидности – спровоцированные экономическими проблемами. Заметнее всего в этой ситуации страдали коренные испано-американцы и бразильский правящий класс, утратившие немалую часть привычного влияния. Реформаторы Бурбонов и Помбаля достаточно логично рассудили, что колониальные чиновники будут дорожить европейскими интересами, если сами будут европейцами, в то время как местная элита с гораздо большей вероятностью будет защищать свои собственные – местные – интересы. Поскольку испанцы и португальцы европейского происхождения считались высшими агентами имперского контроля, именно они систематически получали повышение в гражданских и церковных властных структурах. Гордые наследники завоевателей начали терять судейские и административные должности, и это, разумеется, жестоко ударило как по их гордости, так и по более прозаическим возможностям продвижения. Пострадали местные элиты и в других сферах, особенно когда реформаторы изгнали орден иезуитов как из Бразилии (1759), так и из Испанской Америки (1767). Иезуиты предлагали способным молодым людям Нового Света престижную карьеру и редкую возможность получить образование, но имели привычку сопротивляться королевской власти, а этого реформаторы стерпеть не могли.
Теперь высокомерные молодые люди из элиты упирались в стеклянный потолок, а снизу их теснила молодежь из семей поскромнее. В поздний колониальный период заметно выросла доля населения, которое не было ни белым, ни американским, ни африканским, – населения, смешанного в культурном и расовом отношении. Эти люди, продукт столетий транскультурации, стояли как бы между всеми гранями социума: занимали средние ступени социальной лестницы (выше – белые, ниже – африканцы и коренные народы), говорили на разных языках, превосходно приспосабливались к самым разным стратам и условиям и понимали, как достичь успеха в этой системе.
Транскультурация практически всегда сопровождается генетической интеграцией. Конечно, это совершенно не обязательное условие, но в истории Латинской Америки смешение культур и расовое смешение идут рука об руку.
Смешение рас может означать здесь несколько вещей. Первая из них – общий опыт и социальные взаимодействия, как правило, далеко не на равных, но все же по-человечески значимые: подмастерья разных рас работали и ели вместе, белые сельские семьи проводили жизнь –
