Гуг смотрел на него и качал головой, но не успел он вымолвить и слова, как вмешался лежащий рядом Пейн, подставивший лицо последним лучам заходящего солнца. Не открывая глаз, он попросил:
— Да, Гуг, растолкуй ему, ради всего святого. Так ты поможешь и мне. Если я что-то и понимаю в окружающем мире, то лишь, что мне нужно прояснить те же вопросы. Годфрей клянется, что он во всем запутался, но его еще можно счесть счастливцем, потому что там, где он сбит с толку, сам я слеп, глух и невежествен.
Гуг приподнялся, распрямился и в изумлении стал рассматривать Пейна. Тот тоже открыл глаза, раскинул руки и вяло пожал плечами.
— А чему ты удивляешься? Я тебе друг, и ты меня знаешь как никто… Я рыцарь, я всегда стремился им стать. Я родился воином, я умею только сражаться, я — драчливый и неотесанный задира… Вот кто я, и горжусь этим. У меня нет ни времени, ни желания подпускать мистического тумана и засорять свою жизнь той загадочной ерундой, которая тебя с ума сводит… всем этим шутовством, окружающим тайны ордена. Мне нет нужды вникать в них так, как стремишься к этому ты, но, если я пойму, почему они для тебя столь привлекательны, я сам буду отстаивать твое право на их познание — настолько глубокое и подробное, насколько ты сам пожелаешь. Бога ради, Гуг, — прежде чем я стану на твою сторону, тебе придется объяснить нам обоим, во что следует, а во что не следует верить. До сих пор мы слышали либо невразумительный лепет, либо глупое бахвальство и ничего, по сути, не поняли. Мы пойдем за тобой в огонь и в воду, ты же знаешь, но с гораздо большей охотой, если будем знать, по какой причине ты туда суешься.
— Корка прав, — важно кивнул Годфрей. — Мы сбились с пути, но верим, что ты распознал верную дорогу. Если ты укажешь ее нам, мы поверим тебе.
Стоило Годфрею сделать свое торжественное и в высшей степени необычное заявление, как от безразличия Гуга не осталось и следа. Подобравшийся и побледневший, сидел он на траве, глядя на друзей широко распахнутыми немигающими глазами. Он пытался что-то вымолвить, но только беспомощно открывал рот и шевелил губами — слова застревали в горле. Потом он неловко отвернулся и встал, еще более побледнев. Годфрей, озадаченно наблюдавший за смятением, исказившим лицо друга, перекинулся взглядом с Пейном и снова обратился к Гугу:
— Мы же не просим тебя о чем-то дурном, о предательстве. Мы хотим ясности. Из нас троих ты лучше всех разбираешься в этих вопросах. Мы всего-то-навсего хотим узнать, что ты думаешь, во что веришь теперь, когда вступил в орден. Вот и все!
— Все? — Гуг сам не узнал собственного голоса — таким хриплым и чужим он ему показался. — Всего-то-навсего? Вы же просите, чтоб я вам проповедовал! Не исповедовал, не отпускал грехи, а стал вашим духовником, привел вас к спасению! Я не могу, Гоф. Я не знаю, в чем спасение, даже мое собственное.
— Ты не понял, Гуг, — горячился Пейн, — мы просто хотим обсудить с тобой, что ты сам считаешь истиной. Мы доверяем нашим собратьям по ордену, верим всему, что они нам втолковывают. Но стоит нам покинуть тайные покои, как все их поучения выветриваются из головы. Орден — это особый мир, но здесь, среди обычных людей, даже не помышляющих ни о какой тайне, мы теряемся и не знаем, кому верить.
Гуг де Пайен стоял средь луга, освещенный предзакатными лучами. Он словно увидел друзей новыми глазами, обнаружив в их лицах сомнение, смятение и отчаяние. Ошеломленный, он устремлял прищуренный взгляд то на Гофа, то на Пейна, так и эдак вертя в уме их недавние признания. Наконец он резко и решительно кивнул в ответ собственным мыслям, выдохнул и заявил:
— Мне нужно пройтись. Я не могу думать стоя на месте. Пойдемте со мной — глядишь, я что-нибудь и соображу по дороге.
Через некоторое время они остановились на берегу быстрого ручейка. Гуг склонился над заводью, высматривая в воде форелей.
— Вы спрашивали меня, во что я верю, но я понял так, что вы просите меня преподать вам истину, и это меня сначала обескуражило… потому что я не знаю, что такое истина. Я могу лишь строить о ней предположения — на основе своей веры. Но до истинного знания мне еще очень далеко. Все, что составляет предмет моей веры, может оказаться совершенно ложным. — Он перевел взгляд от ручья на лица друзей и продолжил: — Поэтому я расскажу только о том, во что я в самом деле верю… кое-что раскрою… почти все. Но я против того, чтобы вы вдруг решили, или хотя бы заподозрили, что мои слова и есть истина. Ни в коем случае, ясно вам? Бог свидетель — я вам не пророк, я ничего не знаю об истине, не знаю даже, где ее искать…
Гуг дождался, пока они кивнут в знак согласия, отвернулся и пошел прочь, не оглядываясь. Слыша, что они двинулись следом, он говорил им на ходу через плечо:
— Я верю в Иисуса. Я верю, что Он жил и был распят. Но я уже не верю, что Он был настоящим Сыном Божьим. Я думаю, что Его распяли за Его политические убеждения, направленные против римлян и их союзников — Ирода[4] с его кликой. Я считаю Его борцом за освобождение и объединение еврейского государства, за избавление еврейского народа от иноземных захватчиков и за право исповедовать собственную религию по своим канонам. Я также верю — поскольку наш орден убедил меня, предоставив мне зримые доказательства, а не просто рассказав и заставив поверить на слово, — что Иисус входил в жреческую секту, известную под именем ессеев или, иначе, назареев. Ее члены основали общину, которую сами прозвали Иерусалимским братством. В нее входили те, кого сейчас принято считать монахами, — духовные избранники, живущие в отшельничестве и целомудрии. Они посвятили себя отречению от собственной воли и мирских благ, пытаясь таким образом заслужить благосклонность Господа — сурового и непримиримого. Они осознанно следовали Его завету, обязываясь всей жизнью оправдать Его ожидания… Все ли вам здесь понятно или есть вопросы?
Гуг прислушался, но оба его приятеля шли за ним в молчании, и он продолжил:
— Я верю, что Иисус был распят и умер, а после Его смерти Его брат Иаков, прозванный Праведным, возглавлял братство до собственной гибели. Иакова убили на ступенях храма, и это преступление вызвало гораздо больше возмущений и мятежей, чем даже смерть Самого Иисуса. Оно непосредственно повлекло за собой последнюю войну иудеев против Рима, во время которой Тит уничтожил еврейское государство, а немногие выжившие вынуждены были спасаться бегством на край света.
Внезапно Гуг остановился и круто повернулся, вглядываясь по очереди в лица друзей.
— Вот во что я верю, и в моем рассказе нет ничего необычного — вы все это уже слышали от ваших поручителей или наставников. В ордене хранятся доказательства тех событий, но они могут быть искажены… или даже полностью недостоверны, потому что толкование их утеряно за столетия, прошедшие с тех пор, как наши предки, спасшиеся из Иерусалима, впервые ступили на эту землю. Тем не менее мой ум и сердце подсказывают мне верить в это. А теперь я дошел до самого трудного… до фактов, которые и вызывают у вас сомнения.
