Также в послании к Дэви, собрату-поэту, он указывает, что их деятельность может закончиться так:
Коль станет нам невмоготу,
Ну что ж, пойдем просить.
Заметив, что:
Искать в сарае кров ночной,
Коль ты усталый и больной,
Поистине — беда! — бард, как истинный поэт, говорит о свободе и наслаждении красотами природы, способными уравновесить тяготы и необеспеченность жизни даже нищего. В одном из своих писем в прозе — не припомню, где именно, — Бернс обращается к этой мысли еще более серьезно, считая, что жизнь нищего неплохо приноровлена к его привычкам и материальным возможностям.
Но если Роберт Бернс без особого ужаса взирал на жизнь шотландского нищего восемнадцатого века, автор едва ли допустил ошибку, придав Эди Охилтри некоторую поэтичность и личное достоинство, не соответствующее его жалкой профессии. И в самом деле, вся эта категория нищих пользовалась известными привилегиями. Им охотна предоставляли приют в какой-нибудь служебной пристройке, а в обычном подаянии в виде куска хлеба им редко отказывал даже беднейший йомен. Все, что ему подавали, нищий распределял по различным мешкам, которыми была увешана его особа, и, таким образом, таскал с собой свое основное пропитание, которое он получал лишь за то, что дал себе труд попросить его. В домах дворян ему перепадали остатки мяса, а иной раз и старинная шотландская монета в двенадцать шотландских пенсов или, что то же самое, английское пенни — на нюхательный табак или виски. Собственно говоря, эти беспечные странники гораздо меньше страдали от подлинной нужды и недоедания, чем бедные фермеры, подававшие им милостыню.
А если, вдобавок к своим личным талантам, такой скиталец оказывался еще привилегированным «королевским молельщиком», или Голубым Плащом, это делало его аристократом среди людей его ремесла и обеспечивало ему уважение как весьма значительному лицу.
«Королевские молельщики» образуют особое сообщество пауперов, которым король Шотландии, по принятому в соответствии с велениями католической церкви обычаю, раздавал определенную милостыню и которые, в свою очередь, должны были молиться за благоденствие государя и всей державы. Это братство все еще существует. Число его членов равно числу лет его величества, и в каждый день рождения короля к списку прибавляется новый Голубой Плащ. В этот же знаменательный день каждый «молельщик» получает новый плащ из грубой ткани голубого цвета с оловянной бляхой, указывающей, что он имеет право просить милостыню по всей Шотландии, причем на него и его собратьев не распространяются никакие законы, направленные против назойливого попрошайничества и всех других видов нищенства. Вместе с плащом каждый нищий получает кожаный кошелек, содержащий столько шотландских шиллингов note 4, сколько лет исполнилось монарху. Таким образом, усердие их молений о здравии короля подогревается личной заинтересованностью в предмете их забот. В этот же день королевский капеллан произносит перед «молельщиками» проповедь, хотя (как отметил один из преподобных джентльменов) это самые нетерпеливые и невнимательные слушатели на свете. Возможно, что, по их мнению, им платят за их собственные молитвы, а не за выслушивание чужих. Еще более вероятно, что причина заключается в стремлении — естественном, хотя и не особенно похвальном в людях столь почтенных — скорей покончить с праздничным церемониалом и перейти к ожидающему их сытному завтраку из хлеба и эля, ибо все нравственные и религиозные поучения увенчиваются советом джонсоновского «седого отшельника» новообращенному:
Эх, мой друг, глотни пивца!
В отчетах казначейства можно найти много записей о вспомоществовании деньгами и одеждой этим престарелым «молельщикам». Следующая выдержка, любезно предоставленная мне архивариусом мистером Макдоналдом, может представить интерес для лиц, близких по вкусам к Джонатану Олдбоку из Монкбарнса.
ГОЛУБЫЕ ПЛАЩИ
В отчете сэра Роберта Мелвила из Мардокарни, помощника казначея короля Иакова VI, указаны следующие платежи:
Июнь 1590 г.
Мистеру Питеру Юнгу, раздатчику милостыни, за 24 плаща голубой ткани для 24 стариков, соответственно возрасту его величества, на что ушло 168 локтей ткани по цене 24 шиллинга за локоть: всего 201 ф. 12 ш.
За 16 локтей холста к упомянутым плащам по 10 шиллингов за локоть: всего 8 ф.
За вложение в 24 кошелька по 24 шиллинга: всего 28 ф. 16 ш.
Стоимость каждого кошелька 4 пенса: всего 8 ш.
За пошив упомянутых плащей: всего 8 ф.
В отчете Джона, графа Мара, генерального казначея Шотландии, и сэра Гидеона Мерри оф либанк, помощника казначея, также фигурируют Голубые Плащи:
Июнь 1617 г.
Джеймсу Мерри, купцу, за 306 с половиной локтей голубой ткани на плащи для 51 престарелого человека, соответственно возрасту его величества, по 40 шиллингов за локоть: всего 613 ф.
Рабочим за переноску ткани в дом Джеймса Эйкмена, портного: всего 13 ш. 4 п.
За 6 с половиной локтей войлока для вышеупомянутых плащей по 6 шиллингов 8 пенсов за локоть: всего 43 ш. 4 п.
Упомянутым рабочим за переноску плащей из дома Джеймса Эйкмена во дворец Холируд: всего 18 ш.
За пошив упомянутых 51 плаща по 12 шиллингов за штуку: всего 30 ф. 12 ш.
За 51 кошелек для упомянутых бедных: всего 51 ш.
Сэру Питеру Юнгу на вложение 51 шиллинга в каждый из кошельков для упомянутых бедных: всего 130 ф. 1 ш.
Тому же сэру Питеру на покупку хлеба и эля для упомянутых бедных: всего 6 ф. 13 ш. 4 п.
Тому же сэру Питеру для раздачи другим бедным: всего 100 ф.
В последний день июня доктору Юнгу, декану Уинчестерскому, раздатчику милостыни его величества, 25 фунтов стерлингов для раздачи бедным во время шествия его величества: всего 300 ф.
Мне остается лишь добавить, что, хотя институт «королевских молельщиков» все еще существует, их редко можно увидеть на улицах Эдинбурга, где они благодаря своеобразной одежде были раньше довольно характерными фигурами.
А теперь, описав род и вид, к которым принадлежал Эди Охилтри, автор хотел бы еще отметить, что, рассказывая об Эди, он имел в виду некоего Эндрю Джеммелза, старого нищего, которого много лет знали и должны еще помнить в долинах Галы, Твида, Этрика, Ярроу и прилегающих местностях.
Автор в юности неоднократно виделся и беседовал с Эндрю, но не помнит, имел ли тот звание Голубого Плаща. Это был замечательно красивый старик, очень высокий, с солдатской выправкой и речью воина. Выражение лица его свидетельствовало об уме, склонном к язвительности. В его движениях сквозило столько изящества, что возникало подозрение, не позирует ли он. Все его движения отличались такой удивительной четкостью и пластичностью, что он в любую минуту мог бы послужить моделью для художника. Ему был не свойствен жалостливый тон его собратьев. Потребности его сводились к пище и крову или малой толике денег, и он просил и принимал подаяние как нечто должное. Он мог спеть веселую песню, рассказать занятную историю и отпустить сочную шутку. Его остроты по глубине не уступали суждениям шекспировских шутов, но только он не прикрывался, подобно им, плащом безумия. Страх перед его насмешками, как и добрые чувства, которые питало к нему население, везде обеспечивали ему хороший прием. Действительно, острое словечко Эндрю Джеммелза, особенно если он метил в какую-нибудь значительную особу, облетало всю посещаемую им округу так же неизменно, как bon mot note 5 завзятого острослова распространяется в светском кругу. Многие из его удачных выпадов до сих пор живы в той округе, но они в общем носят слишком местный и личный характер, чтобы стоило их здесь приводить.
