Он увидел такую картину: коридор был пуст; в первом купе два милиционера, сидевших у двери, играли в карты, ещё один держал на коленях кожаный баул, пристёгнутый цепочкой к стальному браслету на руке. В тот момент, когда Баклажан поднял «вальтер» и был готов перестрелять всех сидевших, Нестеров резко захлопнул дверь, намертво блокировав руку бандита с пистолетом. Баклажан взвыл от боли, но всё же сделал несколько выстрелов, пули разнесли стекло в купе. В коридоре дважды прогремел ППШ, и всё разом стихло. Храмов вырвал «вальтер» из зажатой дверью руки Баклажана, медленно стал отодвигать дверь.
— Товарищ капитан, — послышался из коридора голос Соколаускаса, — можно открывать, всё в норме.
Нестеров, Храмов и Бончюнос вышли из купе. В коридоре толпились бойцы во главе с Гнатюком. На полу в луже крови лежали трупы двух бандитов. Баклажан со скрученными за спиной руками в наручниках стоял на коленях и, словно затравленный волк, громко и злобно рычал. Нестеров спросил:
— Кто стрелял?
— Я, товарищ капитан, — виновато ответил Гнатюк.
— Молодец, старшой, с умом стрелял, — Нестеров улыбнулся и похлопал его по плечу. — Большой урожай по вагонам собрал?
Старший лейтенант чуть задумался, видимо подсчитывая, и уверенно доложил:
— Ровно двадцать восемь человек, товарищ капитан. Девятнадцать в вагонах взяли, остальных пособирали на путях, за штабелями шпал и досок. Возможно, кто-то и утёк, но основную братию взяли.
— Хорошо. Вези их в следственный изолятор. Спасибо, старшой.
Этой ночью перестала существовать банда Бруса. Кто-то из уцелевших до лучших времён тихо лёг на дно. Кто-то от греха подальше срочно покинул Вильнюс.
В четыре утра Савельев, завершая совещание с офицерами опергруппы, сказал:
— Ну, вот, одно дело, считайте, закрыли. Кстати, Алексей Степанович, — обратился он к Зарубину, — а как дело-то назвали?
— Операция «Брошь», товарищ подполковник.
— А как назовём операцию по уничтожению банды Крюка?
— Давайте назовём «Сентябрь», — предложил Урбанавичюс.
Савельев устало вздохнул и усмехнулся.
— Ну, «Сентябрь» так «Сентябрь».
Часть II
ОПЕРАЦИЯ «СЕНТЯБРЬ»
Пятрас Баркявичюс, пятидесятилетний хуторянин, рано утром помолившись, выпив кружку горячего кофе, пошёл в свинарник и тихо, без суеты заколол кабана. Он всегда колол остронаточенным трёхгранным штыком от трёхлинейки, хранившейся в большом дровянике вместе с немецким карабином «маузер», автоматом ППШ и ящиком немецких и советских гранат. Кабан висел во дворе на толстой перекладине между двух старых берёз. Штык из туши Пятрас не вынул, ожидая, когда жена Алдона принесёт большое оцинкованное корыто для сбора крови. Он сидел на ступеньке крыльца дома, покуривал набитую ядрёным самосадом самодельную трубочку, обдумывая слова ночных визитёров.
Пришли, как обычно, после полуночи. Втроём пришли. Двоих Пятрас ранее не видал, а Повиласа Буткиса, бывшего полицейского при немцах, знал хорошо. Дерьмовый был мужик, жадный и жестокий. Он сразу потребовал самогона и закуску.
— Ты, Пятрас, меня знаешь, — выпив залпом два стакана мутного бимбера и закусив салом, развязно заговорил Буткис, — я слов на ветер не бросаю. Будешь помогать, не тронем, ещё и денег дадим. А если артачиться начнёшь, гляди, наши парни по женскому полу ой как соскучились, а у тебя дочь подросла, в молодках ходит.
Буткис заржал, словно жеребец, обнажив гнилые зубы. Двое его спутников сдержанно засмеялись. Немецкие автоматы они держали на коленях и то и дело нервно поглядывали через окно в ночную темень.
— Приготовишь двадцать фунтов сала, заколешь кабана, возьмём живым весом, неразделанного. Десять кур ощипанных, десять уток и двух гусей, три фунта масла с тебя. Картошки пять мешков приготовь, по мешку моркови, свеклы и лука. Ты всё понял, Пятрас? — Буткис покрутил корявым указательным пальцем перед лицом хозяина.
— Чего ж тут не понять, понял. Только где мне, Повилас, всё это набрать? — спокойно, без боязни отвечал Баркявичюс. — Скоро надо сдавать госпоставки. С этим, ты знаешь, не шутят. Не выполню, придут с милицией и опишут всё. Чем тогда кормиться будете? И семью голодной оставить не могу. Да и вообще, где ваш обещанный английский десант? Почему до сих пор ваша лесная армия не штурмует Вильнюс, Каунас? Ни одного городка не отбила у Советов. Коммунисты скоро народ силком в колхозы погонят, землю, скот отберут. Кто несогласный, того в Сибирь, в лагеря, на каторгу. Сколько же вы ещё своими обещаниями о свободной Литве нас кормить будете?
Баркявичюс закурил самокрутку. Крепко затянувшись, продолжил тихо и жёстко:
— Ты меня, Повилас, не пугай, пуганые мы. Ты лучше передай своему майору, что и от поляков покоя нет. Вы уйдёте, явятся люди от Слона — и тоже будут требовать продукты. Разберитесь с поляками. На всех вас не напасёшься.
Буткис, заметив злой взгляд Баркявичюса и зашевелившиеся желваки на его давно небритом лице, малость струхнул. Ему было известно, что у хозяина два сына. Кто знает, может, они уже с автоматами за дверью ждут. Он залпом выпил полный стакан, крякнул, закусывать не стал. С минуту помолчал, о чём-то раздумывая, и, хлопнув ладонью по столу, заключил:
— Ладно, войдём в твоё положение. С тебя кабан, десять фунтов сала, пять кур и пятьдесят яиц. Овощи отдашь сполна. Госпоставки Советам не сдавай, в колхоз не записывайся. Мы твой хутор в обиду не дадим. Господин майор тебя уважает. А чего ты, Пятрас, старшего своего к нам в отряд не отрядишь? Он парень ладный. Глядишь, у нас в люди выйдет. В Швецию на учёбу отправим.
— Марюс сам решит, что ему делать, ему уже двадцать. А насчёт угроз по поводу дочери — следи, Повилас, за своим языком, у меня ножи острые.
Вспоминая ночь, Пятрас покуривал трубочку и думал о судьбе семьи, размышлял об истории Виленщины, об изменившихся отношениях между людьми. Давным-давно ещё его дед рассказывал, что здесь, на Виленщине, никогда не воевал народ одной крови с народом крови другой. Да, католики воевали с православными, протестанты с католиками, но никогда литовцы не враждовали с русскими или поляками. И только шляхта, её вожди злобно натравливали поляков на русских, белорусов, литовцев и евреев. Что принесёт новая власть? Будут ли насаждать колхозы? Отберут ли землю и скот? Пятрас тяжело вздохнул.
Жена Алдона вынесла из сарая корыто, поставила его под кабаном и резким движением вырвала из туши штык. Струя густой крови хлынула в корыто.
Алдона присела на крылечко рядом с Пятрасом, прижалась к нему ещё тёплым ото сна телом.
— Не горюй, Пятрас. Не обеднеем от этого кабана. А я в самый раз к Рождеству Пресвятой Богородицы кровяной и ливерной колбасы наделаю. Всё польза от кабана.
