завоевателю, протестуя: «У нас не принято отдавать собственного ребенка на растерзание. Для меня было бы гораздо лучше, если бы палача послали за моей головой». И Мехмед II ответил тем, что убил Нотараса и его сыновей [202].
Мехмед II, однако, использовал завоевание, чтобы приобрести легитимность как среди мусульман, так и среди христиан. Начиная с третьей четверти VII в. мусульманские империи посылали армии для захвата Константинополя, но ни одна из них так и не преуспела. Стремясь к исламской легитимности, Мехмед II убедился в достоверности хадиса – высказывания, приписываемого Мухаммеду: «Константинополь будет завоеван. Благословен полководец, который завоюет его, и благословенны его войска». Это было начертано на арабском языке у входа в комплекс императорской мечети в центре исторического полуострова.
Во время осады Мехмеда II сопровождал его духовный советник, суфий по имени шейх Акшемседдин, который утверждал, что в деревне за пределами крепостных стен на Золотом Роге он обнаружил гробницу Айюба аль-Ансари, сподвижника Мухаммеда, посланного завоевывать Константинополь в конце VII в. Предполагаемое обнаружение гробницы связывало Мехмеда II с пророком ислама и еще больше способствовало его исламской легитимности.
После завоевания он построил на этом месте мечеть и усыпальницу аль-Ансари, которая стала местом паломничества мусульман. Будучи самой священной мечетью города, она служила местом, где будущие султаны совершали церемонию «опоясывания мечом», эквивалент коронации, обнимая меч, который предположительно принадлежал Мухаммеду.
Однако вместо того, чтобы рассматривать свой подвиг просто как исламское завоевание, Мехмед II культивировал осознание своей связи с римским наследием. Его греческий советник, Георгий Амирутцес, написал султану более десяти лет спустя после завоевания: «Никто не сомневается, что ты император римлян. Тот, кто по праву занимает центр империи, является императором, а центром Римской империи является Константинополь» [203]. Греческие и османские хронисты Мех-меда II поместили его в длинный ряд великих лидеров, включавший Александра Македонского и Юлия Цезаря. Они сравнивали завоевание Константинополя с завоеваниями Трои, Вавилона, Карфагена, Рима и Иерусалима. Обращаясь к султану, один из панегиристов поинтересовался, не стали ли сравнительно мелкие деяния других людей более известными из-за того, что были совершены греками и вошли в греческую историю, в то время как огромные достижения Мехмеда II, сравнимые с достижениями Александра Македонского, не будут переданы потомкам на греческом языке [204]. Султанский историк изобразил Мехмеда II стремящимся править миром в подражание Александру, Помпею, Цезарю и другим знаменитым королям и полководцам [205]. Этот историк писал по-гречески, чтобы информировать не только греков, но и всю Западную Европу, даже население Британских островов, о деяниях Мехмеда II [206].
Чтобы польстить ему, тот же греческий автор изобразил султана великим полководцем и мудрым царем-философом. Мехмед II, возможно, обладал огромной физической силой и энергией, но само по себе это не делало его правителем, достойным уважения. Его мудрость и знание истории способствовали его правлению, поскольку он изучал философию и историю арабов, османов и греков [207].
Один венецианский гость согласился с этим, описав Мехмеда II как «так же жаждущего славы, как Александр Македонский.
Ежедневно один итальянец читает ему римские и другие исторические труды». Стремясь расширить свои владения, он приложил немало усилий, чтобы «изучить географию Италии», в том числе «где находится папа римский и где император, и сколько королевств в Европе». У него была карта Европы, поскольку он больше всего интересовался «географией мира и военными делами». Самым пугающим для наблюдателя было то, как султан заявил, что «времена изменились», и что он будет продвигаться с Востока на Запад, как в прежние времена жители Запада продвигались на Восток. Он утверждал, что в мире должна быть только одна империя, одна вера и один суверенитет [208]. Для построения такого универсального видения единой мировой религии не было места более достойного, чем Константинополь.
Восстанавливая город, создавая империю различий
Едва успев завоевать город, Мехмед II приступил к его восстановлению. Он превратил величайшую церковь, собор Святой Софии, в мечеть, пристроив единственный минарет, но не закрыл все мозаики и фрески внутри церкви. Мусульмане все еще могли видеть крылатых ангелов с таинственными лицами, парящих над ними во время молитвы. Однако расположенная неподалеку Айя-Айрин (церковь Святого Мира), первая церковь, построенная в Константинополе, была преобразована в арсенал и включена в состав территории Нового дворца (дворец Топкапы). Императорский монастырь и церковь Христа Всемогущего (Святого Спасителя Пантократора) на вершине холма стали первым медресе города.
Османские хронисты, писавшие о правлении Мехмеда II, рассматривали падение Константинополя как завоевание христианского города и возведение на его месте города мусульманского, полного мечетей, медресе и суфийских лож, благочестивых и аскетичных мусульман, называя Константинополь Стамбулом, «полным ислама» [209].
Другие авторы предлагали одномерный рассказ о добрых, благочестивых мусульманах, кричавших «Аллах Акбар» (Бог велик) и сражавшихся на стороне Бога против злых, нечестивых христиан-неверных, которые неизбежно терпят поражение в битве и убиваются или сдаются, а затем унижаются во славу ислама.
Посвятив два тома великолепному куполу собора Святой Софии и десять страниц реконструкции города, хронист лишь в одном предложении упоминает о том, что султан перевез «пленников из земель неверных, которые он завоевал мечом, и поселил их вокруг Константинополя» [210]. Его больше интересовал рассказ о том, как Мехмед II превратил Константинополь в мусульманский город с мечетями и медресе, суфийскими ложами, а также мавзолеем и мечетью Айюба аль-Ансари, «святого покровителя» мусульманского города [211]. Он упомянул османских мусульман, добровольно прибывавших, чтобы вступить во владение заброшенными домами и имуществом [212].
На самом деле Мехмед II не стремился преобразовать Константинополь в чисто мусульманский город. Поскольку поселение было взято силой, его защитникам, грекам, следовало бы запретить въезд в город, как в Фессалониках. Однако сразу после завоевания греческое население Константинополя увеличилось благодаря политике Мехмеда II [213]. Султан разослал приказы во все уголки империи, чтобы как можно больше христиан, мусульман и евреев насильственно депортировали туда [214]. После завоевания Мехмед II приказал депортировать всех греческих евреев Салоник в Стамбул. Из-за этих вынужденных переселений примерно через двадцать пять лет после завоевания истощенное население Стамбула выросло на 50 % и насчитывало около восьмидесяти тысяч человек. 60 % населения составляли мусульмане, 20 % – православные греки, 11 % – евреи, 5 % – армяне и 3 % – итальянцы [215]. По ту сторону Золотого Рога лежали Пера и Галата, бывшая генуэзская колония, с которой османы долгое время вели торговлю, и которая сдалась завоевателям через пару дней после падения города в 1453 г. Население Гала-ты на 39 % состояло из православных греков, на 35 % –
