* * *
Илья Романович крадучись подошел к постели больной и самым галантным жестом преподнес девушке розу. Майтрейи, сидевшая в постели, опершись спиной на подушки, приняла подношение с улыбкой. Ступать на цыпочках в ее комнате больше не было необходимости – девушка почти совершенно поправилась, но Глеб все еще не разрешал ей много двигаться и выходить в сад, куда ей очень хотелось попасть вот уже неделю, с тех пор, как она очнулась в этой самой постели от предсмертного оцепенения.
Елена, сидевшая в кресле и читавшая книгу, даже не взглянула на князя, который, войдя, приветствовал ее с преувеличенным почтением. Майтрейи, привыкшая к тому, что ее покровительница обходится с князем более чем холодно, задала уже однажды вопрос о причинах этого, но Елена ушла от ответа. Девушка больше не возвращалась к этой теме, зная, что Елена заговорит, только если сама захочет. К тому же Майтрейи куда больше беспокоило поведение Глеба. Он был сверх всякой меры занят в больнице, приходил ненадолго, выглядел измотанным, усталым… Но что мешало ему хотя бы раз встретиться с ней взглядом, как бы сильна ни была его усталость? О, тогда она в одном взгляде смогла бы выразить все то, что не вложила бы и в сотню слов… Но Глеб смотрел куда-то поверх ее головы, говорил только самые необходимые вещи и, отдав все распоряжения, исчезал. Встретив в комнате Майтрейи отца, он сухо кланялся и далее вел себя так, словно князя тут и не было.
Словом, у Майтрейи были причины недоумевать и расстраиваться, а у князя – ходить на цыпочках.
– Ангел мой…
Илья Романович неизменно называл девушку своим ангелом, вкладывая в эти слова столько сахара, что у Елены сводило скулы. Простодушная Майтрейи, видевшая в князе только много страдавшего, раскаявшегося отца Глеба, не замечала никакой чрезмерности, и с его фальшивой монеты давала сдачу самым чистым золотом своего сердца.
– Не могу выразить вам своей радости по поводу того, что вы почти здоровы… Это сообщил мне Борис со слов брата – Глеб ведь со мной не говорит! – жалобно уточнил князь.
– Не расстраивайтесь! – утешала его Майтрейи, вдыхая аромат преподнесенной розы. – У Глеба Ильича такое доброе сердце, он только кажется суровым! Вот увидите, он вас простил и докажет это!
Елена, никогда не вмешивавшаяся в эти беседы, перелистнула сразу две страницы подряд.
– Ангел мой… – продолжал князь и добавил более интимным тоном: – Дитя мое…
Елена вскинула голову и, захлопнув книгу, стала неотрывно смотреть на князя. Тот, поняв, что перешел некую запретную грань, тут же поправился:
– Бесценная мадемуазель Назэр…
Майтрейи улыбнулась поверх лепестков цветка, и неизвестно, что было в этот момент прелестнее – роза или личико девушки. Даже Илья Романович, увлеченный своей идеей, ради осуществления которой он и пришел, на миг запнулся.
– Я, хотя уже и стар, – продолжал он, – но помню еще, что юность любит резвиться! Конечно, вы едва оправились, и сейчас в городе никаких балов по случаю холеры нет… Но что мешает нам устроить скромную семейную вечеринку? Так, чай, закуски, несколько гостей из числа близких друзей и соседей… Никаких танцев, никакого шума… Если Глеб будет настаивать на том, чтобы вы соблюдали режим, вы можете совершенно покойно расположиться в кресле. Это никого не смутит, будут только свои!
– А кто будет? – подалась вперед Майтрейи. Мысль о вечеринке ей очень понравилась, девушка отчаянно скучала.
– Ну, прежде всего, ваш покорный слуга! – Илья Романович с видом театрального комического отца склонил набок голову, предлагая девушке повеселиться. Майтрейи рассмеялась. – Затем Борис, конечно. Он уже совершенно здоров и жаждет вас развлечь! Глеб… Я буду ждать его всем сердцем. – Тут в голосе князя зазвучали близкие слезы. – Но придет ли он? Во всяком случае, будем надеяться!
– Да, будем надеяться! – вырвалось у Майтрейи.
Девушка тут же запнулась, смутившись, но князь не обратил на ее страстное восклицание никакого внимания. Сам он ценил Глеба так мало, что ему в голову не приходило, чтобы кто-нибудь оценил его иначе. Привыкнув именно себя считать мерилом всего и вся, Белозерский не допускал никакого инакомыслия.
– Ну кто же еще… Сейчас Москва почти опустела… Соседи наши, Шуваловы, однако, здесь, как я слышал. Правда, никогда они у меня не были, но Борис очень хорош с графом, а тот, как мне известно, находится сейчас с матерью в Москве, хотя осужден на деревенскую ссылку…
Елена, вновь открыв книгу, погрузилась в чтение.
– Итак, позовем Шуваловых, – решил князь, словно на ходу. На самом деле список гостей был им давно продуман. Опасаясь виконтессы пуще гремучей змеи, подавленный ее каменной холодностью, за которой он прозревал яростную ненависть, Илья Романович решил сделать хитрый ход: позвать на вечеринку ее бывшего жениха, Евгения, отвлечь Елену от мстительных чувств призраком первой любви. Если бы князю сказали, что виконтессу может отвлечь африканский страус, он приложил бы все усилия, чтобы раздобыть и его.
– Кто же еще? – повторил он. – Даже ума не приложу… Вот, разве пригласить чету Летуновских?
Елена перелистнула страницу и вытянула ноги, устроив их поудобнее на скамеечке и скрестив в щиколотках. Казалось, чтение романа, приобретенного у французского букиниста, поглотило ее целиком.
– Сам-то он, Казимир Летуновский, низкороден, – продолжал князь, – но зато его супруга, Теофилия, принадлежит к древнему польскому роду. И она почти ваша ровесница, дражайшая мадемуазель Назэр, так что вам будет с ней не скучно. Она презабавная и даже гадает на картах! Надо написать им, чтобы не забыли взять карты с собой. Что ж… Пожалуй, все! – неожиданно заключил князь. – Это будет совсем маленький семейный вечер, но зато соберутся люди, близко знающие друг друга…
Елена неожиданно рассмеялась, не отрывая взгляда от страницы. Князь с тревогой посмотрел на нее:
– И конечно, виконтесса, я умоляю вас почтить этот вечер своим присутствием! – Его голос был так смиренен, что звучал еле слышно.
– Я непременно буду! – коротко ответила Елена. Это прозвучало нелюбезно, но даже подобного обещания хватило, чтобы окрылить оробевшего Илью Романовича. Он развеселился, с отеческой нежностью простился с Майтрейи, низко поклонился Елене и ушел.
Во дворе его ждал Илларион. Лицо дворецкого было так искажено, что князь, воодушевленный успехом начатого предприятия, остановился.
– Что ты ходишь последние дни с такой рожей, будто у тебя зубы болят? – по обыкновению деликатно осведомился он.
– Там у вас в кабинете опять… Эти… – буркнул Илларион.
«Эти» были представителями шулера, которому князь проиграл огромную сумму. Ростовщики, получившие на руки роковой вексель, приходили уже несколько раз. Князь твердо обещал уплатить через неделю после проигрыша. Срок был завтра.
– Что им неймется, ведь не сбегу я, в самом деле, – процедил сквозь зубы Илья Романович и поспешил в дом. На крыльце, обернувшись, он бросил Иллариону: – Если ты хоть кому-то… Хоть слово о них… Я тебя… Не ходи за мной! Или ты шпионишь, в самом деле?!
Илларион, мрачнее тучи, остался на крыльце. Вышедший из флигеля Архип демонстративно выплеснул ведро воды на самую середину двора, так что брызги попали на серые щегольские панталоны дворецкого. У Иллариона гневно раздулись ноздри. В другое время он бросился бы на дерзкого старика, но сейчас промолчал. Удивленный Архип подождал минуту, ожидая начала склоки, и, явно разочарованный, вернулся во флигель.
– Чем обязан, господа? – войдя в кабинет, осведомился князь у поднявшихся ему навстречу «господ», явно иудейского происхождения. Впрочем, вид у этих молодых людей был совершенно европейский: они были выбриты, пострижены и завиты по моде, одеты в скромные черные сюртуки.
– Завтра срок векселю, – заявил тот, что был главным и носил золотые очки. Второй, скромно державшийся сзади, состоял при нем лишь в роли свидетеля, на тот случай, если бы доведенный до отчаяния должник вздумал применить силу или уничтожить векселя.
