нас – самая огромная кухня, четыре метра в длину и три в ширину!
– Где Гром? Где Маринка?
– Все уже там! Одна ты валяешься кверху жопой!
– Что ты орёшь? Объясни нормально, кто – все?
Из груди у Ирки вырвался вздох, которого бы хватило, чтобы надуть колесо.
– Все, кроме Галины Васильевны, потому что она в больнице, и Розы Викторовны с Петровичем, потому что они не могут понять, по какому поводу собрались – поминки, мол, справлять рано!
– А по какому поводу собрались? Серёжка ещё не умер?
Ирка прищурила глаза так, что её сестре остро захотелось влезть под диван. Спросонок она нередко чувствовала себя кругом виноватой, глупой, зависимой. И уж Ирке ли было её не знать! Поэтому Ирка плюнула, повернулась и побежала на лестничную площадку, затем – к себе. Женька, от испуга оставив туфли возле дивана, помчалась следом за ней, чтобы устранить причину еёвеликого гнева.
Дома наглядно всё разъяснилось. Ирка гостеприимством сроду не отличалась – по крайней мере, до второй рюмочки, а народу в кухню набилось много. Стол пришлось разложить и переместить, чтобы можно было сидеть по всему периметру. И уже сидели вдесятером, не считая Грома. Гром сидел на полу. Он грустно поджимал ушки. Невесело ему было из-за того, что гастрономическими шедеврами дамы из трёх квартир, организовавшие пиршество, не блеснули – просто купили водки, сварили пару десятков пачек пельменей да настругали салат. Когда две сестры вошли и уселись, Гиви уже заканчивал тост. Последние фразы звучали так:
– Понятия не имею, для чего нужно это застолье. Он ведь пока ещё жив! Но если уж водка есть, то давайте выпьем.
– А главное, поедим! – прибавила Оля, которая провела в больнице весь день, глядя на Серёжку. Несколько лет назад, когда у него ещё были деньги, он оплатил ей срочную операцию на трахее. А вот теперь задыхался сам. Конечно же, Оле, как и её сестре, спиртного не наливали. За этим строго следила бабушка. А мамаша уже была хороша – судя по обилию слёз, которые вытекали из-под очков. Её друг Руслан сидел от неё вдали. Захарова с Андриановой тоже были заплаканы, но не сильно.
Когда как следует выпили и маленечко закусили, Гиви поднялся произносить следующий тост. Но все начали орать, что он надоел, и он вновь уселся. Тогда вдруг подала голос Маринка. Она спросила, можно ли ей сыграть на гитаре, чтоб стало весело. Но никто восторга не выразил, и Маринка очень смутилась.
– Не суетись, – шепнула ей Ирка, – дай людям поговорить. Всему своё время. Возьмёшь гитару, когда они друг другу надоедят!
– Значит, мне следовало начать ещё до того, как сели за стол, – съязвила Маринка, но перестала клянчить гитару и налегла на салат с пельменями. Чуть попозже она прибавила:
– А вот если сюда на запах водяры припрётся полковник Золотов, я всех сразу развеселю!
– Не надо этого делать, – перепугалась Ирка, – он тебя вызовет на дуэль, как Серёжку!
– Да он меня уже вызвал! Когда ты была под кайфом, он обещал из меня сделать отбивную. Не помнишь?
– Нет. И что ты ему на это сказала?
– Что из дохлятины отбивные делают только жулики.
Функции виночерпия взял на себя двадцатитрёхлетний Руслан. Он частил. По одной рюмашке выпили только Женька и Алик. И они оба молчали, в сильном отличии от других. Но если для Алика это было вполне нормально, то поведение Женьки Ирку насторожило. Когда старшая сестра потрогала младшей голову, Валентина Егоровна тоже сильно обеспокоилась и велела Оле бежать за градусником, тонометром, глюкометром и аптечкой, чтобы откачивать Женьку. Оля ушла, да и не вернулась. За ней отправили Юлю. Та тоже сгинула. Две сестры очень хорошо относились к Женьке и не хотели делать ей гадость. Минут через сорок пять на их поиски устремилась сама Валентина Егоровна – и, что самое интересное, с невозвратом. Как потом выяснилось, две девочки с целью удружить Женьке сказали, что их тошнит, и бабушка плотно занялась ими.
Без Валентины Егоровны разговоры стали смелее, и Гиви всё-таки смог навязать очередной тост. И все, как ни странно, очень внимательно его слушали, потому что тост был с крепким душком здоровой эротики. Под такую славную речь грех было не выпить и Женьке с Аликом. Одним словом, первая репетиция предстоящих поминок пошла на лад. Часов около одиннадцати пришли Гавриил Петрович и Роза Викторовна. По всей видимости, они, уже второй день не бравшие в рот спиртного, всё же решили закрыть глаза на некоторую сомнительность повода для застолья. И что же они увидели? Женька, стоя на стуле и раздув щёки, трубила на саксофоне что-то похожее на предсмертный вопль дикой кошки. Ирка с таким же остервенением измывалась над дребезжащей гитарой. Гиви, Алик и Гром, который сожрал штук сорок пельменей, спали в обнимку близ холодильника. Андрианова драла за волосы Захарову. Та визжала и отбивалась. Ленка Смирнова уже не плакала, а ржала. И над чем? Над тем, как её Руслан взасос целовал Маринку, хотя он делал это неплохо. При всём при этом некоторое количество водки ещё осталось, чем пожилая супружеская пара не преминула воспользоваться.
Ещё через полчаса Ирка начала уже потихоньку всех выставлять. Точнее, не потихоньку, а очень даже активно. Возникли сложности с Андриановой, потому что она была девка весьма здоровая и дурная. Пришлось звать на помощь Женьку.
– Как вам не стыдно? – ныла несчастная Андрианова, когда ей заломили руки назад, согнув её в три погибели, и в таком положении повели к распахнутой двери, – я вам не лошадь, чтобы мне руки выкручивать!
– Лошадь, лошадь! – взвизгивала Захарова, идя сзади и скалкой больно лупя обидчицу по широкой, упругой попе, – из тебя выйдет отличная лошадиная отбивная! Золотов позавидует!
Вскоре ей пришлось пожалеть о сказанном и содеянном, потому что на лестничную площадку Ирка и Женька вышвырнули обеих, и руки у Андриановой оказались опять свободными. Скалку Женька отобрала, Но много ли было бы от неё Захаровой проку? Впрочем, последняя ухитрилась каким-то образом выскочить из подъезда. Судя по отдалённости новых воплей, она была настигнута Андриановой где-то в центре Павловского Посада.
С чуть меньшей грубостью две сестры спровадили и всех прочих – кроме Смирновой, которая очень мирно улеглась спать на диван вплотную к стене, Маринки и Грома. Гром был трезвёхонек, а Маринка вела себя хорошо. Её прикатили в комнату, дали ей расстроенную гитару и попросили играть что-нибудь печальное, гармонирующее с дождём, который шуршал за окнами. Покрутив колки, Маринка стала играть «Шербурские зонтики». Гром устроился на ночлег в прихожей, а две сестры легли на диван около Смирновой, чтоб отдохнуть. Они не могли не признать, что музыка, исполняемая Маринкой, жалобное сопение
