К Остину относились с уважением, но не любили его. Зато Джен сделалась общей любимицей. От нарядных костюмов, которые она получила возможность носить, она стала казаться еще красивее, а грусть о потерянном сыне придавала ее лицу задумчивое грустное выражение, от которого оно делалось еще привлекательнее. В обществе стали говорить, что Остин дурно обращается с женой, и жалели бедную мистрис Остин. Но в обществе это говорят более или менее про всех женщин, которые не особенно любят веселиться.
Остин очень много охотился в своих обширных владениях и всегда заботился о том, чтобы дичи было побольше, но, к удивлению всех окрестных дворян-помещиков, никогда не преследовал браконьеров. Его назначили судьей на подписных листах он всегда щедро проставлял более или менее крупные суммы, так что его стали считать ценным приобретением для графства. Его жену всюду приглашали нарасхват, но замечали, что, когда говорят о детях, у нее сейчас же выступают слезы на глазах. В какой-нибудь год Остины заняли в обществе очень почетное положение, они обменивались визитами со всею знатью и со всеми помещиками графства и сделались очень популярны. Но были ли они счастливы? Увы, нет. Его мучила совесть, а она все грустила о своем благородном самоотверженном сыне. Жив ли еще он? Где он? Что с ним?
ГЛАВА ХХII. Довольно длинная, но зато в ней наш герой очень скоро поступает на место
Приготовительный пансион для молодых джентльменов, в котором учился наш герой, находился в Клэпгэм-Райзе. Джо нашел неблагоразумным идти в Лондон и направился в противоположную сторону — к Грэвсевду, к которому и приблизился в седьмом часу утра. Ночь простояла тихая, ясная, дело было в августе. Был уже совсем белый день, когда Джо, прошедший за ночь не меньше семнадцати миль, присел отдохнуть на зеленом газоне, покрывавшем обочину шоссе. Ему вспомнились отец и мать, вспомнилась вся доброта Мэк-Шэнов, вспомнилась своя собственная жестокая судьба, — и сделалось так грустно, что он заплакал. Слезы так и текли, так и катились по его щекам. В эту самую минуту по дороге проходила девочка лет десяти, очень чисто одетая, видимо не из низшего класса. Шаги ее были настолько тихи, что Джо не слыхал их. Проходя мимо Джо, девочка заметила, что он плачет, и ее доброе красивенькое личико затуманилось. Джо не поднимал головы. Девочка сделала еще несколько шагов дальше и остановилась. Заметив, что Джо перестал плакать, она постояла несколько секунд «нерешительности, потом повернула назад и подошла нему сзади. Минуту или две она стояла возле него молча, но Джо не замечал ее присутствия, будучи совершенно поглощен своим горем. Тут он вспомнил о Всемогущем Помощнике в бедах, приподнялся, встал на колени и принялся молиться. Тронутая всем этим девочка поставила на землю свою корзиночку и тоже встала на колени — не для молитвы, потому что не знала, о чем молится незнакомый юноша, но из почтения к тому Богу, которого он призывал, и из сочувствия к его очевидным страданиям. Джо поднял голову и увидал стоящую на коленях рядом с ним маленькую девочку, глазенки которой тоже плакали. Он торопливо вытер свои глаза, потому что до самой этой минуты думал, что он тут один, а между тем рядом оказалась сочувствующая ему человеческая душа. Как Джо, так и незнакомая девочка поднялись оба с колен одновременно. Джо подошел к ней, взял ее за руку и сказал:
— Благодарю вас.
— О чем вы плачете? — спросила она.
— О том, что я несчастен. Мне жить негде, негде голову преклонить.
— Негде жить? Но ведь те мальчики, которым негде жить, бывают все такие оборванные, голодные, а вы одеты, как молодой джентльмен.
— Я ушел из своего дома.
— Вернитесь. Вам как будут рады!
— Я знаю, что будут рады, но я не могу.
— Вы, вероятно, сделали какой-нибудь проступок? Но нет, этого быть не может. Вы, должно быть, хороший мальчик, иначе вы бы не молились.
— Я никакого проступка не сделал, но я могу вам больше ничего сказать… А вы куда идете? — спросил он девочку.
— Я иду в Грэвсенд, в школу. Я хожу туда каждое утро и остаюсь до вечера. В этой корзинке мой обед. Вы хотите есть?
— Нет, не особенно.
— Вы тоже идете в Грэвсенд?
— Да, — отвечал Джо. — А как вас зовут?
— Эмма Филипс.
— У вас есть отец и мать?
— Отца нет. Он был убит в сражении вскоре после того, как я родилась.
— А ваша мать?..
— Живет с бабушкой вот в том доме, за большими деревьями. Приходите к нам. Я расскажу матери то, что вы мне рассказали, она очень добрая, она напишет своим друзьям, попросит за вас.
— Нет, нет! Не делайте этого! Я все равно ведь иду искать себе место.
— Где же вы его найдете?
— Я и сам хорошенько не знаю, но только я могу работать и желаю работать, и потому надеюсь, что не умру с голода.
Так разговаривая, они продолжали путь вместе, покуда девочка не сказала:
— Вот и моя школа, так что я должна здесь с вами проститься.
— Прощайте. Я вас не забуду, хотя мы вряд ли когда встретимся, — сказал Джо.
Он неохотно выпустил руку девочки из своих рук и ушел со слезами на глазах.
Оставшись один, он стал обдумывать, куда бы ему лучше всего направиться. Слова маленькой Эммы: «А вы одеты, как молодой джентльмен» — пришли ему как раз на ум. В этом костюме ему нельзя оставаться, не навлекая на себя подозрений. Он решил немедленно переодеться в другое платье. Далее он думал: «Заработаю денег и поеду к капитану О’Донагю. Он меня, конечно, примет, и в России мне будет совсем безопасно жить… Но ведь нужно будет все ему откровенно рассказать… Значит, этот план не годится».
Наш герой решил придумать что-нибудь другое. В это время ему на глаза попалась лавочка со всяким товаром. Он заглянул в нее через дверь, увидал молодого матроса, приценивавшегося к разным принадлежностям костюма, и вошел. Матрос приторговывал себе красную куртку в голубые брюки и в конце концов уговорился с евреем-лавочником за 14 шиллингов. Джо решил, что так как он меньше матроса ростом, то ему можно будет приобрести для себя такой же костюм дешевле, шиллингов за двенадцать, и обратился к еврею с соответствующим требованиям. Напротив того, еврей, видя, что новый покупатель так хорошо одет, запросил с него дороже. Джо, однако не поддавался. В конце концов сторговались за двенадцать шиллингов. Джо попросил разрешения переодеться в задней комнате. Еврей разрешил и даже не задал никаких вопросов. Ему было все равно, раз деньги были уплачены. Когда, переодевшись, Джо стал завязывать прежний свой костюм в узел, еврей спросил, не пожелает ли он продать этот костюм. Джо выразил полную готовность, но еврей давал так дешево, что он завернул костюм и вышел из лавки. Тогда еврей предложил ему за костюм те самые двенадцать шиллингов, которые Джо уплатил ему за матросское платье, и кроме того согласился обменять его шляпу на простую фуражку, которая больше подходила к новому костюму. Таким образом, Джо устроил себе переодеванье, не истративши ни одного пенса из своих денег. Не сразу его можно было узнать после того, как он вышел из лавки с узелком под мышкой. Теперь ему нужно было где-нибудь позавтракать, потому что аппетит у мальчика разыгрался очень основательно. Оглянувшись направо и налево, он увидел того самого матросика, который был с ним в лавке. Матросик стоял у окна одного магазина и разглядывал выставленные предметы. Джо подошел к нему и спросил, куда бы можно было пойти позавтракать. Матрос обернулся, изумленно взглянул и вскричал:
