И сердце Ионы забилось чаще. Занавеси на дверях были отдернуты; тихие, бесшумные шаги раздались по мраморному полу: одна из служанок ввела Нидию, державшую в руках драгоценный подарок.
Мгновение она стояла неподвижно, словно ловила какой-то звук.
— Не соизволит ли благородная Иона сказать что-нибудь, — произнесла она тихо, — чтобы я знала, куда направить мои слепые шаги и положить этот дару ее ног?
— Прекрасное дитя, — ласково сказала Иона, растроганная, — тебе незачем идти по этому скользкому полу, мои служанки отнесут то, что ты должна мне отдать. — И она сделала служанке знак взять вазу.
— Нет, я могу отдать эту вазу только тебе в руки, — сказала Нидия.
Угадывая направление по голосу, она подошла к Ионе, стала перед ней на колени и протянула вазу.
Иона взяла вазу и поставила ее на столик подле себя. Потом она ласково подняла девушку и хотела усадить ее рядом с собой, но та кротко воспротивилась.
— Я еще не выполнила поручения, — сказала она и вынула из-под одежды письмо Главка. — Быть может, это письмо объяснит тебе, почему тот, кто меняпослал, избрал гонца, столь недостойного Ионы.
Неаполитанка взяла письмо, и Нидия сразу почувствовала, что пальцы ее дрожат. Сложив руки и потупив голову, она стояла перед гордой красавицей, быть может, не менее гордая в своей смиренной позе. Иона сделала знак, и служанки вышли. Она снова взглянула на молодую рабыню с удивлением и нежным состраданием, потом, слегка отодвинувшись от нее, вскрыла и прочла письмо:
«Главк шлет Ионе больше пожеланий, чем смеет доверить этой табличке. Не заболела ли ты? Твои рабы говорят, что ты здорова, и это меня успокаивает. Может быть, я невольно обидел тебя? Ах, об этом у них бесполезно спрашивать! Вот уже пять дней я лишен возможности тебя видеть. Светило ли солнце? Не знаю. Улыбалось ли небо? Во всяком случае, не мне. Мое солнце и небо — это ты, Иона. Неужели я обидел тебя? Был слишком дерзок? Высказать ли в этом письме то, чего не осмелился выговорить мой язык? Увы! Когда тебя нет рядом, я особенно сильно чувствую твою власть надо мной. И разлука, которая лишает меня счастья, придает мне храбрости. Ты не хочешь меня видеть; ты изгнала всех поклонников, которые увивались вокруг тебя. Неужели ты равняешь меня с ними? Возможно ли это? Ты хорошо знаешь, что я совсем не таков, я не похож на них. Ибо, даже будь я ничтожен, аромат розы проник в меня, я полон тобой, ты облагораживаешь, освящаешь, вдохновляешь меня. Должно быть, меня оклеветали перед тобой, Иона! Но как могла ты поверить клевете? Да если бы сам Дельфийский оракул[47] возвестил, что ты недостойная женщина, я не поверил бы ему; а ведь я не менее недоверчив, чем ты. Я вспоминаю нашу последнюю встречу — песню, которую я тебе пел, и взгляд, который ты на меня бросила. Есть что-то родственное в наших душах, Иона. Этого нельзя скрыть, и наши глаза признались в этом, хотя уста молчали. Позволь мне прийти, выслушай меня, а потом прогони, если хочешь. Я не хотел сразу признаться тебе в любви. Но это признание переполнило мое сердце, оно дойдет до тебя. Прими же мою торжественную клятву! Мы встретились впервые в храме Паллады; неужели мы не встретимся у более нежного и древнего алтаря. .
Девушка, которая принесет тебе это письмо, подобно нам, здесь на чужбине. Но бедняжка Нидия несчастнее нас — она слепа и не свободна. Надеясь смягчить жестокость природы и судьбы, я прошу тебя взять ее к себе. Она добрая, умная и ласковая, хорошо поет и играет на кифаре. Кроме того, она любит цветы, как сама Хлорида. Она надеется, что ты полюбишь ее, Иона. Если же она тебе не понравится, пришли ее назад ко мне.
И еще одно слово. Прости мою дерзость, но почему ты такого высокого мнения об этом мрачном египтянине? Он не похож на честного человека. Мы, греки, умеем узнавать людей. И хотя мы не притворяемся угрюмыми, это не лишает нас серьезности. Наши губы улыбаются, но глаза смотрят строго — они всегда открыты. Арбаку нельзя слепо доверять. Может быть, это он очернил меня? Я думаю так потому, что он остался тогда у тебя; ты сама видела, как бесило его мое присутствие; с тех пор ты не принимаешь меня. Не верь его наветам; а если веришь, скажи прямо, ибо этого, по крайней мере, Главк вправе требовать от Ионы. Прощай! Этого письма коснется твоя рука, твои глаза прочтут эти буквы — неужели они счастливее того, кто их написал? Еще раз прощай!»
Когда Иона прочла письмо, ей показалось, что она вдруг прозрела. В чем обвиняли Главка? В том, что он не любил ее. А теперь он прямо, недвусмысленно признался ей в своей любви. С этого мгновения он снова овладел ее мыслями. Каждое нежное слово в его письме, столь проникновенном и полном доверчивой страсти, горьким укором отдавалось в ее сердце. Разве она не усомнилась в его верности, не поверила другому? Ведь она не дала ему даже права, которое имеет каждый обвиняемый: знать свою вину, выступить в свою защиту. Слезы покатились у нее из глаз, она поцеловала письмо и спрятала его на груди; потом, повернувшись к Нидии, которая стояла все в той же позе, сказала:
— Присядь, дитя мое, пока я напишу ответ.
— Значит, ты ответишь ему! — сказала Нидия холодно. — Что ж, служанка, которая провожала меня сюда, отнесет твое письмо.
— А ты останешься со мной, — сказала Иона. — Поверь, твои обязанности будут легкими.
Нидия наклонила голову.
— Как тебя зовут, прекрасная девушка?
— Нидия.
— Откуда ты?
— Из страны Олимпа — Фессалии.
— Мы будем с тобой друзьями, — ласково сказала Иона. — Ты почти моя соотечественница. Прошу тебя, не стой на этом холодном мраморе… Ну вот, теперь, когда ты села, я могу ненадолго оставить тебя.
«Иона приветствует Главка. Приходи ко мне завтра, Главк, — писала она. — Возможно, я была несправедлива; но теперь я, по крайней мере, объясню тебе, какую вину на тебя возводят. Не бойся больше египтянина… не бойся. Ты пишешь, что сказал слишком много. Увы! Я сказала то же самое в этих коротких строчках. Прощай!»
Когда Иона снова вошла с письмом, не посмев его перечитать (ах, эта обычная поспешность, обычная робость любви!), Нидия встала.
— Ты написала Главку?
— Да.
— Будет ли он признателен тому, кто принесет твое письмо?
Иона забыла, что девушка слепа; она вся вспыхнула и промолчала.
— Я хотела сказать, — добавила Нидия спокойно, — что малейшая холодность опечалит его, а малейшая ласка обрадует. Если письмо твое его огорчит, пусть служанка отнесет его; если же нет, позволь это сделать мне. . я вернусь сегодня же вечером.
— А почему, Нидия, хочешь ты сама передать мое письмо? — спросила Иона.
