— Значит, я угадала, — сказала Нидия. — Да и могло ли быть иначе: у кого хватит жестокости огорчить Главка?
— Дитя мое, — сказала Иона чуть сдержаннее, чем раньше, — ты говоришь так горячо, значит, ты неравнодушна к Главку?
— Благородная Иона! Главк дал мне то, в чем отказали мне боги и судьба: он стал мне другом!
— Печальное достоинство, с которым Нидия произнесла эти слова, тронуло красавицу Иону. Она наклонилась и поцеловала девушку.
— Ты умеешь быть благодарной. И я могу, не краснея, сказать, что Главк достоин твоей благодарности! Иди, милая Нидия, отнеси ему это письмо, но потом возвращайся. Если меня не будет дома — сегодня вечером я должна уйти, — тебе приготовят комнату рядом с моей. Нидия, у меня нет сестры, заменишь ли ты ее?
Нидия поцеловала руку Ионы и сказала с некоторым смущением:
— Могу ли я просить тебя, прекрасная Иона, об одной милости?
— Проси чего угодно, — отвечала неаполитанка.
— Говорят, — сказала Нидия, — что твоя красота не имеет равных. Увы! Я не могу увидеть то, что восхищает всех. Позволь же мне коснуться твоего лица—только так я могу представить себе красоту и обычно не ошибаюсь.
Не дожидаясь ответа, она медленно и нежно провела рукой по склоненному лицу Ионы. Лишь в одном творении сохраняются теперь для нас его черты — в статуе, изувеченной, но восхищающей всех, которая хранится в родном городе Ионы — Неаполе; это статуя паросского мрамора, перед которой вся красота Венеры Флорентийской ничтожна и низменна.[48] Эту статую, исполненную такой гармонии и юной прелести, одухотворенную и проникнутую мыслью, современные ученые считают изображением Психеи.
Рука Нидии задержалась на перевязанных лентой волосах и гладком лбу, скользнула по мягким румяным щекам с ямочками, по нежным губам, по белоснежной лебединой шее.
— Теперь я знаю, что ты прекрасна, — сказала она. — И в окружающей меня тьме я навеки сохраню твой образ!
Когда Нидия ушла, Иона погрузилась в сладкие мечты. Значит, Главк ее любит, он признался в этом, — да, он любит ее. Она снова вынула драгоценное письмо. Она перечитывала каждое слово, целовала каждую строчку. Она не задавала себе вопроса, почему Главка оклеветали, но была убеждена в этом. Как могла она поверить хоть слову клеветы? Как позволила египтянину порочить Главка? Она почувствовала ледяной холод, снова перечитала предостережение Главка насчет Арбака, и тайный страх перед этим мрачным человеком превратился в ужас. Из этих раздумий ее вывели служанки, которые пришли доложить, что пора идти к Арбаку. Иона вздрогнула — она забыла, что должна быть у него. Первым ее побуждением было остаться дома; вторым — посмеяться над собственным страхом перед самым старым из друзей, который остался у нее на свете. Она торопливо надела украшения и, колеблясь, расспросить ли египтянина более подробно про его обвинение против Главка или сначала, не упоминая имени, рассказать все самому Главку, отправилась к мрачному дому Арбака.
Иона попадает в ловушку. Мышь пытается перегрызть сеть.
— Милая Нидия! — воскликнул Главк, прочитав письмо Ионы. — Ты самый добрый вестник на свете, как мне тебя благодарить?
— Я уже вознаграждена, — сказала бедная девушка.
— Завтра! Завтра! Как дожить мне до этого дня!
Влюбленный грек не отпускал Нидию, хотя она несколько раз порывалась уйти. Он заставлял ее снова и снова пересказывать ему ее короткий разговор с Ионой; в тысячный раз, забывая про ее несчастье, он спрашивал, как выглядела его возлюбленная, какое у нее было лицо, потом спешил извиниться и просил девушку начать все сначала, потому что он ее перебил. Эти мучительные для Нидии часы летели для него словно на крыльях радости, и уже спускались сумерки, когда он отпустил девушку к Ионе с новым письмом и с цветами. Едва она ушла, как Клодий и еще несколько веселых приятелей ворвались в дом. Они подшучивали над Главком, потому что он целый день провел как отшельник и не принимал участия в обычных развлечениях, звали его туда, где в любой час дня и ночи можно было повеселиться. В те времена, как, впрочем, и теперь (ибо ни одна страна, потеряв столько древнего величия, не сохранила столько древних обычаев), жители южной Италии любили собираться по вечерам под портиками храмов или под сенью деревьев, которые росли на улицах, и слушать музыку или рассказы какого-нибудь ловкого выдумщика, встречая луну возлияниями и пением.
Главк был слишком счастлив, чтобы оставаться в одиночестве. Радость, которая его переполняла, требовала выхода. Он охотно принял предложение друзей, и они со смехом отправились в путь по людным и ярко освещенным улицам.
Тем временем Нидия вернулась к дому Ионы, которой уже давно не было. Она равнодушно спросила, куда ушла Иона. Но, услышав ответ, задрожала.
— К Арбаку? К зтому египтянину? Не может быть!
— Это так, девочка, — сказал раб, к которому Нидия обратилась. — Она его давно знает.
— Давно! О боги, и Главк ее любит! — прошептала Нидия. — А часто госпожа у него бывала? — спросила она громко.
— До сих пор — ни разу, — ответил раб. — И если все ужасные слухи, которые ходят про него в Помпеях, правда, то лучше бы ей вовсе туда не ходить. Но бедная моя госпожа не знает ничего, что доходит до нас: разговоры, которые ведут в вестибуле, не слышны в перистиле.
— Ни разу! — повторила Нидия. — Ты уверен в этом?
— Конечно, моя красавица. Но нам-то с тобой какое дело?
Нидия поколебалась, а потом, поставив цветы, которые должна была передать Ионе, кликнула сопровождавшего ее раба и ушла, не сказав больше ни слова.
Лишь на полпути до дома Главка Нидия прервала свое молчание, но и тогда она только пробормотала про себя:
— Она и не подозревает, не может подозревать о тех опасностях, которые ей грозят. Как я ни глупа, я ее спасу! Потому что я люблю Главка больше, чем себя.
Когда она вернулась к дому афинянина, ей сказали, что он ушел с друзьями неизвестно куда и, вероятно, вернется не раньше полуночи.
Нидия застонала. Она опустилась на сиденье в атрии и закрыла лицо руками, собираясь с мыслями. «Нельзя терять время», — подумала она, встала и обратилась к рабу:
— Скажи мне, есть ли у Ионы в Помпеях родственники или близкие друзья?
— Клянусь Юпитером! — отвечал раб. — Неужто ты и в самом деле так глупа, что спрашиваешь об этом? Всякий знает, что у Ионы есть брат, молодойи богатый, который — скажу тебе по секрету — сдуру стал жрецом Исиды.
— Жрецом Исиды! О боги! А как его зовут?
