— И что?
— А то, что для нужд лазарета мы раздобыли бочонок конфитюра и несколько порядочных окороков. И тот, кто купит это (кивок на стол), получит затем новые преимущества. Ну? Угодно вам иметь со мной коммерцию, или я пошёл?
Полковник стоял, набычившись, и раздумывал. Наконец он тряхнул головой.
— Шести бутылок это, разумеется, не стоит, но четыре я могу тебе дать. Конфитюр у меня пока есть. А вот если достанешь целый окорок, то получишь за него ящик токайского.
— И хорошее токайское? — «заинтересовался» Ахлестышев.
— Лучшее во всей Москве. Соглашайся, негоциант! Когда сможешь принести ляжку?
— Сначала надо, чтобы батальон ушёл. Хм… Потом дорога от Шереметьевской больницы до вас… Раньше полуночи не обернусь.
Полковник глянул на адъютанта и сказал по-немецки:
— В полночь я желал быть в церкви!
— Их там сорок человек, управятся и без нас.
— Ночью в церкви? — удивился «вольтижёр». — Я немного понимаю язык… Странные люди саксонцы! Вы молитесь по ночам?
— Не твоего ума дело! Ну, мы договорились?
Пётр осклабился.
— По рукам, господин полковник! Несите бутылки и ждите меня к полуночи. Значит, конфитюр не нужен?.. И ещё. Налейте, пожалуйста, чашку водки моему асинусу[45]. Ему скоро тащить сюда тяжёлый окорок, пусть подкрепится.
— Да, осёл у вас знатный, — одобрили гусары. — Такой и целого быка доставит, не то, что одну ногу.
Саше поднесли водки в чайном стакане и кусок сыра. Он степенно, со значением, выпил, от сыра отказался. Потом торжественно поклонился гусарам в пол.
— Благодарствуйте, сукины дети!
— Господа, не прощаюсь! — откозырял Ахлестышев. Нагрузил на носильщика узел с бутылками, и они вышли вон. Спустились на первый этаж и, как бы по ошибке, заглянули в дверь помещения. Там обнаружился караул из пяти человек, шестой стоял снаружи. Рекогносцировка местности была закончена.
По дороге домой Саша балагурил:
— Ну, Серафимыч, ты и душа-человек! Товарища не забыл, водки ему поднёс!
Когда они пришли в подвал и доложились командиру, тот выдумку Петра одобрил.
— Молодец! Они, значит, тебя в полночь ждут? Будет им гостинец!
За час до полуночи Сила Еремеевич собрал отряд и изложил план боя.
— Вы, новенькие, идёте первыми. Тем же макаром: француз при носильщике. Мы в пятидесяти шагах следом. Проходя мимо часового, Саша бьёт его по башке. Чтоб наповал!
Батырь молча кивнул и поглядел на свой кулак.
— Потом лезете наверх. Мы за вами. Подпираем дверь в караулку. Ставим там Тюфякина. Пунцовый с Голофтеевым — на дворе, у окон. Держите караулку на прицеле. Начнётся пальба — бейте их снаружи; Тюфякин стреляет через дверь. Надо, чтоб им было не до полковника — себя пусть спасают. Но лучше бы без шуму.
Партизаны слушали и запоминали.
— Дальше. Саша с Петром заходят в комнату. С «окороком». Начинают разговор. Мы с Саловаровым врываемся следом. Режем всех белым оружием[46]. Стараемся тихо. Как кончим — сразу уходим. Полковника мёртвого забираем с собой.
— Это ещё зачем? — вскричало сразу несколько человек. — Он нас свяжет. Ну его к матери!
— Отставить! — прекратил спор унтер-офицер. — Приказ обсуждать?
— Но для чего нам тот мертвяк, Сила Еремеевич? — не удержался Тюфякин.
— Далеко не понесём. Положим на Поварской, по-возле храма. Им наука! Ну, с Богом…
Ночная Москва встретила партизан темнотой и редкими выстрелами. В развалинах сновали какие-то тени, звякало об камень железо, стучали по битым кирпичам каблуки. Но всяк занимался своим делом и не мешал другому: город был наполнен скрытой жизнью.
Без помех русские дошли до полкового штаба.
— Кто идёт? — крикнул часовой, снимая с плеча ружьё.
— Я был у вас сегодня днём, приносил полковнику сахар, — пояснил Ахлестышев.
— А, вольтижёр! — узнал его часовой. — Поднимайтесь, вас ждут.
Батырь, словно утомившись, снял с плеча мешок и положил у ног.
— А это кто ещё? — встревожился гусар, увидев Отчаянова с его людьми. Больше он ничего сказать не успел: гигант ударом в висок убил его наповал.
Партизаны быстро разошлись на позиции. Батырь вновь взвалил мешок, и они с Петром пошли наверх. Стукнули в дверь и шагнули в освещённую залу.
— А вот и мы! Как обещали!
В комнате оказались те же четверо, что были и днём. Ординарцы кинулись помогать русскому снять груз. Адъютант с полковником отложили карты и встали с канапе. И тут началось…
Саша-Батырь приподнял свой узел (а в нём были кирпичи!) — и хватил им одного из ординарцев. Тот ещё падал на пол, а налётчик уже душил второго. Полковник смотрел на это, разинув рот. Ахлестышев быстрым выпадом, как на уроке фехтования, вонзил ему клинок прямо в сердце. Успел при этом крикнуть по-немецки:
— За свинство в храме!
Адъютант лишь теперь опомнился и схватился за бедро, но его сабля висела в углу. Он бросился туда. Тут в комнату влетел Отчаянов и насадил капитана на кортик.
Схватка на втором этаже была закончена, но шум услышали внизу. Оттуда послышались крики и удары в дверь — это пытался вырваться караул.
— Хватай и вниз! — скомандовал Батырю егерь. Тот взвалил тело полковника на плечо и выбежал на лестницу. Сила Еремеевич сгрёб со стола бумаги, сунул их за пазуху и поспешил следом. Вдруг из караулки раздался залп, и Тюфякин со стоном рухнул на пол.
— Сволочь! — крикнул егерь и выстрели в дверь в ответ. Кто-то вскрикнул. С улицы тоже полыхнуло — это Пунцовый с Голофтеевым били снаружи в окна.
— Саша, кинь полковника и бери Федота! — скомандовал Отчаянов. Вардалак тут же сбросил саксонца на пол. Вытянув руку, опасливо косясь на простреленную дверь, он схватил сидельца и потащил на себя. Внутри щёлкнул взводимый курок. Саша напрягся, но продолжал упрямо тащить… Тут унтер-офицер стал напротив двери и разрядил в неё два пистолета.
— Бежим! — рявкнул он, и партизаны гурьбой выскочили на улицу.
— Пунцовый, Голофтеев — уходим!
«Отчаянные» собрались воедино и бросились в развалины. Саша, тяжело дыша, нёс на плече несчастного Тюфякина. По улицам ездили всадники, слышались команды, но преследовать партизан желающих не нашлось. Дав по развалинам несколько выстрелов, саксонцы этим удовлетворились. В ночи горел разгромленный штаб. Это Пётр, ретируясь, успел сбить лампу.
Найдя тихое место, унтер-офицер остановил отряд и ощупал недвижимого сидельца.
— Прямо в грудь, — сообщил он подчинённым. — Эх, Федот, Федот… Что ж ты за косяк не встал?!
Долго, стараясь не шуметь, отряд пробирался к своему укрытию. Когда дошли, оказалось, что возле колодца их ожидает Степанида.
