— Есть! — ответил Пётр и первым делом побрился. Потом порылся в сундуке. В нём оказалось несколько различных комплектов обмундирования, многие с дырками и замытыми пятнами крови. Ахлестышев выбрал себе по росту походный вольтижёрский мундир нового образца. Переоделся, подвесил саблю и показался товарищам. Те одобрили:
— Хорош! Так и хочется юшку пустить!
— Погоди, — озабочено сказал Саша. — В одиночку французу и днём в Москве опасно. Я с тобой пойду.
— В качестве кого? — воспротивился Пётр. — А если к тебе пристанут? Скажут, что поджигатель — и на фонарь. Они сейчас нервические. Нет, я лучше один.
— Надо, чтобы он что-то тащил, — предложил Отчаянов. — Тяжёлое. Будет при тебе за носильщика.
— Точно! — обрадовался Ахлестышев. — Есть у нас ещё сахар и какие припасы?
— Целый погреб всего. Вон за той дверью.
Оказалось, что их подвал сообщается коридором с погребами рухнувшего особняка. И там полно всякой снеди — ей и кормятся партизаны. Пётр выбрал голову сахара в синей бумаге, и большую порцию запечённого в слоёном тесте страсбургского паштета. Завернул всё это в тряпку и вручил товарищу.
— На! Будешь при мне осликом!
Ахлестышев вооружился карабином, налётчик сунул за пояс два пистолета, и они поднялись наверх. Двигались парой: «француз» впереди, «носильщик» сзади. Из развалин партизаны пробрались на Большую Никитскую. Пересекли её и по Мерзликовскому переулку дошли до места, где тот соединяется сразу и с Поварской, и с Большой Молчановкой. Руины вокруг ещё сочились дымом. По остовам домов рыскали москвичи вперемешку с мародёрами Великой армии. Они сейчас мало отличались друг от друга: и те и другие в лохмотьях, обувь разбита, лица в копоти… Мародёры искали уже не драгоценности или дорогие ткани, а еду и платье. Если встречался хорошо одетый русский, его тут же раздевали. И радовались крепким сапогам больше, чем неделю назад столовому серебру.
Однако признаки дисциплины в армии не только сохранились, но и усилились. Видимо, по окончании пожара начальство озаботилось поддержанием порядка в городе. По главным улицам разъезжали сильные конные патрули и проверяли всех обывателей. В сторону Бутырской заставы прогнали колонну наших пленных. Мёртвых в канавах стало больше, а поджигателей теперь вешали прямо на воротах домов. Некоторые из казнённых были одеты в офицерские или полицейские мундиры, но большинство — в кафтаны. Валялись дохлые лошади, выли бездомные собаки с кровавыми мордами. В воздухе был растворён даже не страх, а какой-то апокалиптический ужас. И в этом ужасе, превосходящем человеческие силы, ходили, разговаривали и пытались выжить люди…
Так, возле Фёдоровской церкви образовался стихийный рынок. Солдаты всех родов оружия обменивались тут добычей. Здесь же в толпе ходили степенные мужики и покупали у завоевателей медную монету на серебряные рубли. Пётр заметил, что обменный курс мужики сильно занижали в свою пользу: за один серебряный целковый требовали двадцать медяками, и даже больше! Кому война, а кому мать родна… Здесь же юркие евреи торговали деликатесами, беря в оплату меха и украшения.
Начальник одного из патрулей остановил Ахлестышева.
— Куда вы идёте, вольтижёр? Этот русский с вами?
— Разыскиваю полковника саксонских гусар по поручению моего ротного командира! Русский со мной, он несёт подарок.
Лейтенант махнул рукой, и разведчики благополучно проследовали дальше. С Большой Молчановки они свернули в Кривоникольский переулок. Там уцелело всего два дома, перед одним стоял часовой в знакомом белом доломане.
Ахлестышев указал Батырю место у порога («стой здесь»), небрежно козырнул часовому и вошёл в дом. Гусар и не подумал его остановить. Пётр поднялся на второй этаж и оказался в большой, хорошо меблированной зале. За ломберным столом восседал щекастый молодой офицер и что-то писал. В углу на диване пристроились двое солдат, по виду ординарцы.
— Приказ из корпуса? — оживился офицер. — Давайте сюда. Я сам передам полковнику.
— Виноват, господин капитан, я не курьер из штаба. У меня свой интерес. Я хочу кое-что продать.
— Не понял, — нахмурился адъютант. — Кто вас впустил?
— Часовой.
— Вольтижёр! Чего тебе надо?
— У меня там внизу стоит русский носильщик. А при нём большая голова сахара и изрядная порция страсбургского паштета. И я готов уступить это всё вашему полковнику.
— Вольтижёр! — рявкнул адъютант, вставая. — Кругом! Шагом марш отсюда!
— Подождите, господин капитан! — сказал по-немецки один из ординарцев, с плутовской физиономией. — Господин полковник как раз вчера вздыхал по паштету. Наверное, сам бог принёс сюда этого комиссионера!
Знал бы ты, какой это бог, подумал Пётр — бежал бы сломя голову…
— Вы предлагаете коммерцию, дружище? — спросил ординарец, переходя на французский. — Мы можем договориться.
— Да, у меня отложено кое-что на продажу. Батальон уходит сегодня вечером, на усиление Мюрата. А у нас есть излишки. Желаете посмотреть?
— Да. Зовите сюда вашего носильщика.
Пётр высунулся в окно и жестом приказал Саше-Батырю подыматься. Может быть, перебить их всех прямо сейчас, подумал он, но отказался от этой мысли. В комнате саксонцев лишь трое. Но кто знает, сколько их всего в доме? Дверь на первый этаж закрыта; вероятно, там караул. Нет, их дело только разведка…
Взяв из рук носильщика тряпицу, Ахлестышев развернул её и вынул сахарную голову.
— Ух ты! Какая огромная! — восхитился второй ординарец. — Хватит на весь штаб! А то припасы уже почти кончились. Надо брать!
— А это что? — подскочил первый. — Паштет! А как пахнет! У нас дома его едят только богачи. Что вы за всё это хотите, дружище?
— Шесть бутылок вина или водки. Лучше водки.
Плут посерьёзнел.
— Водки у нас мало. Надо будить господина полковника — только ему решать такой вопрос.
Адъютант одёрнул мундир и постучал в одну из двух дверей, выходящих из залы. Шагнул туда и через минуту вернулся вместе с высоким лысым человеком, седоусым и с оловянными глазами.
— Ну? Что ты хочешь за своё барахло?
Пётр повторил запрос.
— А если я сообщу твоему командиру?
— Тогда, господин полковник, вы останетесь и без паштета, и без сахара, — нагло ухмыльнулся «вольтижёр». — А я легко продам всё это в другом месте.
Лысый нахмурился.
— Кроме того…
— Что ещё «кроме того»? Говори, мошенник?
— Батальон уходит, но я-то остаюсь. Много больных, знаете ли, и меня приписали к лазаретной команде.
— И что?
— А то, что для нужд лазарета мы раздобыли бочонок конфитюра и несколько порядочных окороков. И тот, кто купит это (кивок на стол), получит затем новые преимущества. Ну? Угодно вам иметь со мной коммерцию, или я пошёл?
