Как она и предвидела, Брут не захотел давать легионеров на охрану Лупанария, зато разрешил ей набрать охранников сколько пожелает.
— Только не пропадай в Лупанарии подолгу, дом надежнее, — озабоченно предостерег он. — Уличные громилы — не легионеры, защиты от них не много.
Фабиола одарила любовника долгим поцелуем и, не моргнув глазом, пообещала исполнить все как он скажет. Брут, на минуту заглянув к Сексту, наконец ушел к себе, и девушка осталась одна у постели раба, освещенной неверными отблесками масляного светильника.
С тех пор как Фабиола напоила Секста маковой настойкой, он почти не приходил в себя. Лицо сделалось серо-восковым, как у всех умирающих, и когда ему случалось открыть глаза — мутный взгляд блуждал без цели. Фабиолу утешало одно: Секст хотя бы не чувствует боли. Впервые в жизни взяв его мозолистую руку в свою, она углубилась в думы. Жизнь становилась, как никогда, опасной.
Пускаться в отчаянное дело без поддержки Брута — затея почти бессмысленная. Он прав: наемные охранники выучкой уступают легионерам, да и положиться на них нельзя. Надежных людей у нее лишь двое: Бенигн и Веттий. Сцевола с его дюжиной (если не больше) головорезов опасен, как никогда, и защитить Лупанарии почти невозможно — значит, там ей постоянно будет грозить гибель. Девушка сжала зубы. Нет, отказываться от покупки Лупанария она не станет. Цезарь изнасиловал ее мать и пытался изнасиловать саму Фабиолу — где, как не в публичном доме, вербовать аристократов, способных его убить?
Секст умер ночью, пока она дремала рядом. Открыв глаза в холодном блеске зари, Фабиола виновато сжалась при виде неподвижного тела — как она могла спать, когда он умирал… Впрочем, даже в смерти Секст остался верен себе, уйдя незаметно, чтобы никого не потревожить.
С того черного дня, когда им пришлось бок о бок биться за свою жизнь, одноглазый раб был ей надежной опорой, и теперь, особенно в ближайшие недели, Фабиоле будет отчаянно не хватать его присутствия и его виртуозной манеры обращаться с мечом. Вспомнив лицо Сцеволы, напавшего на них в храме, она вновь содрогнулась от страха. Может, и вправду покупка Лупанария — не лучший путь?..
Фабиола взглянула на тело Секста.
Отказаться от сделки — значит остаться в живых. Но при этом отдать победу Сцеволе. И тогда смерть верного слуги будет бессмысленна.
— Я за тебя отомщу, Секст, — прошептала Фабиола. — Любой ценой.
* * *
Убедившись, что погребение Секста готовят должным образом, Фабиола занялась делами Лупанария. Вначале она, сопровождаемая отрядом легионеров, заглянула в базилику — крытый рынок на главном Форуме. В толпе ростовщиков, писцов и предсказателей она отыскала осанистого юриста, которого рекомендовал ей Брут, и с удовольствием услышала от него, что договор с Йовиной юридически безупречен. Получив от неопрятного писца две заверенные копии купчей — для себя и Йовины, — Фабиола отнесла оригинал в ближайший банк.
Там же, в роскошном помещении среди фонтанов, греческих статуй и урн, она предъявила выданный ей Брутом пергамент, по которому ей обеспечивался кредит на сто семьдесят пять тысяч денариев. При виде суммы глаза банковского служащего чуть не вылезли на лоб: такие деньги — и женщине? Вслух он, разумеется, ничего не сказал — лишь удостоверился у начальника, что печать Брута подлинна, и приступил к составлению документа, затребованного уверенной молодой красавицей.
Получив убористо написанный текст, Фабиола пробежала его глазами — по этому договору Йовина получала семьдесят пять тысяч денариев, половину обещанной платы. Даже в таком виде это было целое состояние, которого несколько лет назад Фабиола и вообразить бы не могла. А теперь Брут свободно позволял ей распоряжаться всей суммой и даже предложил было больше, однако Фабиола, старательно выказывая равнодушие к деньгам, отказалась: нынешних денег с лихвой хватит на то, чтобы нанять гладиаторов, уличных бойцов, членов коллегий — всех тех, кого Бенигн и Веттий будут набирать для защиты Лупанария.
— Мне нужны еще и наличные, — заявила она служащему.
— Сколько, госпожа?
— Двадцати тысяч денариев, думаю, хватит, — задумчиво ответила девушка. Чем реже придется ходить в банк, тем лучше: легионеры сопровождают ее не всегда, да и от Лупанария путь неблизкий, лишний раз не наведаешься. — Половину в сестерциях.
Служащий озадаченно захлопал глазами: в их солидном заведении клиенты чаще обходились кредитными письмами, подобными тому, которое он только что составил.
— Если госпожа подождет… — замялся он. — Приготовить такую крупную сумму…
— Я вернусь через час, — бросила Фабиола, не желая упускать случай зайти в храм Юпитера на Капитолийском холме, раз уж она оказалась так близко. Самый могущественный римский бог помогал ей и раньше — как и Митра, — а сейчас, когда обращение к Орку обернулось бедой и помощь нужна больше прежнего, самое время напомнить о себе и другим богам.
После происшествия в храме Фабиола не знала, остались ли в силе ее просьбы к богу подземного царства, а возвращаться в храм и выяснять она бы не посмела. Неужели она зря пошла за помощью к Орку?.. Впрочем, Фабиола тут же себя одернула: в храме она встретила Сабину — Доцилоза обрадуется, когда узнает.
И все же ее мучила совесть. Секст убит. По ее вине.
И ответить на это ей было нечем.
* * *
Ближайшие два дня потонули в хлопотах, лихорадка Доцилозы только усилилась, рассказать ей о дочери Фабиола так и не взялась. Опасаясь гнева Сабины, Фабиола послала в храм Орка записку в надежде, что жрица удовольствуется объяснениями. Секста, не считаясь с расходами, погребли на небольшом участке у Аппиевой дороги, установив в головах каменную табличку с простой надписью: «Секст, отважный воин и преданный раб». На похороны Фабиола не пошла: дел скопилось несчетно. Сцевола, из страха перед ликторами, пока исчез с глаз, однако мог возникнуть в любой миг; недолгое затишье грех было упускать. К тому же вина за гибель Секста не давала Фабиоле покоя, и она — почти безрезультатно — пыталась заглушить ее хлопотами.
Девушка быстро обнаружила, что дела Лупанария плохи не только из-за конкуренции: здание успело обветшать, по штукатурке пошли трещины, стены комнат разъедала сырость. Грязное и изношенное постельное белье давно не обновляли, полы покрылись пылью. При виде бани Фабиоле и вовсе чуть не сделалось дурно: некогда самая любимая ее комната выглядела запущенной, в щелях между плитками проглядывала плесень, зеленоватая вода явно стояла в ваннах не первый месяц. Девицы, еще остававшиеся в Лупанарии, не блистали ни красотой, ни здоровьем: далеко не молоденькие, потасканные, больные или совершенно наплевавшие на внешность, они даже не заметили появления Фабиолы, пока Бенигн не объявил, кто она такая. После короткой энергичной речи, в которой она обрисовала им ближайшие перспективы, Фабиола удалилась, оставив их переваривать услышанное. Половину продадут как кухонных рабынь. Остальные пусть ведут себя как подобает, иначе им грозит то же. Фабиола не испытывала особой жалости: другого выхода все равно нет. И оплакивать жалкий вид Лупанария тоже нет смысла: проще закрыть на неделю и отделать заново от пола до потолка. А потом нанять вышибал и набрать на невольничьих рынках девушек покрасивее.
