Груммох повернулся к нему и грубо выругался, не потому, что хотел его обидеть, а просто не сдержавшись в своей скорби. Тогда Торгриф замолчал и дальше уже бежал молча, а пот градом катился по его лицу.
Они разыскали Харальда Сигурдссона не на моховой кочке, не на ветвях деревьев, а на остром, зубчатом камне. Он лежал, как поломанная кукла, но все еще дышал.
У его ног распластался Хеоме, с улыбкой на мертвых губах. Лопнувший барабан все еще висел у него на шее. А меч «Миротворец» прошил безумца насквозь.
Торгриф сказал просто:
– Харальд успел внушить ему кое-что по дороге, пока они падали. В мире не было еще такого воина!
Груммох не решался шевелить Харальда. И тот, все еще лежа на камнях, прошептал:
– Я нанес много славных ударов, Торгриф Раммссон из Лакесфьорда, там, где лен цветет лучше, чем где-либо в Норвегии. Но этот удар – моя вершина. Его надо было нанести мгновенно, иначе волк мог вырваться на свободу и навлечь беду на других людей.
Груммох обмыл Харальду голову озерной водой.
–Лежи спокойно брат, и не трать силы на разговоры, – сказал он.
Харальд улыбнулся и легонько кивнул.
Но через минуту зашептал снова:
– Это был великолепный удар, а, скажи, Груммох? Ты видел ли в жизни что-нибудь лучше этого? И все это в воздухе! А где Торнфинн? Ему бы надо сложить про это песню. Где Торнфинн?
Торгриф опустился на колени и заплакал.
– Торнфинн пошел в лес, – ответил Харальду Груммох. – Хочет поймать зайца на обед.
Груммох поперхнулся собственными словами.
Харальд опять заговорил, улыбаясь:
– Он и всегда-то уважал свой желудок, этот Торнфинн! Я помню, однажды осенью в тюленьих шхерах в Исафьорде… Я помню… Я помню…
Но Харальд так и не сказал, что он помнит, потому что все вдруг показалось ему таким несущественным…
Краснокожие стояли вокруг него. Лица их были суровы и печальны.
– Аса дочь Торна, и мои сыновья, Свен и Ярослав, – снова зашептал Харальд, – они ждут меня на холме у фьорда, смотрят, не входит ли «Длинный Змей» в нашу гавань, Груммох. Я сейчас видел их. Они передают тебе нежный привет, друг мой.
Груммох отвернулся, потому что не мог сдержать горьких слез. Он слышал, как Харальд продолжал говорить шепотом:
– На обратном пути надо подобрать этого бедолагу Хавлока Ингольфссона. Он, должно быть, сильно замерз, Груммох, он сильно замерз зимой в холодных морях.
Гичиту снесли вниз на носилках. Старый вождь коснулся разбитого лба викинга пальцами нежными, как у женщины.
– Иди с миром, сын мой, – сказал он. – Тебе нечего боятся. Ты настоящий мужчина. Боги знают это и ожидают тебя.
Он говорил на языке краснокожих, но Харальд понял его, и, в последний раз открыв глаза, сказал:
– Краснокожий отец, я ухожу с миром, и в моей руке рука моего брата Ваваши. Он стоит рядом и улыбается. Он рад, что мы снова вместе.
После этого Харальд вздрогнул и раза два мотнул головой. В этот момент стая гусей пролетела над сосновой рощей, воздух наполнился свистом их крыльев.
Голос Харальда донесся как бы издалека, глаза его были закрыты:
– Дева со щитом прилетела со своими лебедями. Разве вы не слышите?
Груммох наклонился к нему и пожал остывающую руку. Затем все краснокожие воины наклонили свои разубранные перьями головы, обходя скалу, на которой лежал викинг.
И когда показалось, что земля остановилась в небесах, Гичита поднял голову и вытер глаза.
– Все трое пойдут вместе, – сказал он. – Наконец-то Хеоме окажется рядом с воинами.
«Длинного Змея» подогнали к берегу. Всю палубу устелили смолистыми еловыми ветками и вместе с Харальдом положили его любимый меч. Справа от него лежал Ваваша, а слева – Хеоме.
В руки Ваваше краснокожие воины вложили боевой топор, а руки Хеоме, бесполезные в жизни, не могли послужить ему даже в последний раз. Боевой топор положили на грудь калеки, рядом с поломанным барабаном.
Когда солнце клонилось к закату, сухое дерево подожгли факелами, и «Длинный Змей» отправился в свое последнее плавание. Вечерний ветер надувал его паруса.
Корабль отплыл на двадцать полетов стрелы, пламя поднялось на высоту мачты и пожрало древесину и парус. На расстоянии тридцати полетов стрелы корабль сгорел до самой ватерлинии.
Вскоре, все еще пылая, «Длинный Змей» опустился в воды великого озера, в то самое время, как далекое солнце скрылось за холмом.
Торгриф печально обратился к Груммоху:
– Я плавал с Харальдом Сигурдссоном с тех самых пор, когда он был еще юношей. По Северному морю, и по Белому, и по Средиземному. Никогда не думалось мне, что доживу я до того, что он уплывет один и оставит меня среди чужих людей.
Груммох отвел взгляд от озера и, обернувшись к Торгрифу, положил свою огромную руку ему на плечо.
– Мы одни с тобой остались друг у друга, чтобы вечерком поговорить на родном языке, – сказал он. – Человек должен быть благодарен даже и за такие небольшие милости.
И они пошли, обнявшись, и запели старинную песню, которую обычно поют на зимних празднествах в Йомсбурге про человека, который в темноте обнял медведя, приняв его за свою любимую.
Но задолго до того, как поравняться с ярким костром беотуков, они умолкли. Говорить больше было не о чем. И они оба хорошо это понимали.
Карта 1. «Западные территории» викингов.
Карта 2. «Восточные территории» викингов.
Имеется в виду валькирия—в сканд. мифологии прекрасные девы с лебедиными крыльями, носящиеся в золотом вооружении по небу. Они распоряжаются битвами, распределяют по воле Одина смерть между воинами и отводят их в Валхаллу.
Жидкий жир, добываемый из сала китов и тюленей. Эскимосы и самоеды употребляют его в пищу.
В сканд. мифологии великаны, поросшие шерстью, уродливые и глупые.
В римской мифологии богини мести и угрызений совести, наказывающие человека за совершенные грехи.
Древнеисландские саги утверждают, что Гренландию открыл Эрик Рыжий.
В сканд. мифологии Мидгардом называлась «средняя», обитаемая человеком часть мира на земле, окруженная океаном, в котором плавает ужасный змей Мидгарда – Крмунганд.
Древнеисландские саги утверждают, что все три земли открыл Лейв Счастливый, сын Эрика Рыжего.
