центр для налаживания работы внутри России.
Ну а нейтральную Швейцарию стали называть «эмигрантской свалкой». Она была окружена воюющими державами. Революционеров сюда набилось много — из Франции, Германии, Австро-Венгрии. С заработками стало очень напряженно, в партийных кассах было пусто. Троцкого опять выручила «Киевская мысль». Предложила стать ее корреспондентом во Франции. После неоднократных протестов со стороны России французы прикрыли газетенку Мартова «Голос». Но эстафету подхватила другая газета, «Наше Слово» Троцкого, где сотрудничал тот же Мартов, и направленность была аналогичной.
А Ленин, помня опыт японской войны, искал контакты с немцами. Сам он очень боялся скомпрометировать себя. Но у него возникло несколько каналов. Одним из посредников стал эстонский националист Александр Кескюла по кличке «Киви». Он получал для большевиков деньги от германского посланника в Берне фон Ромберга, а потом еще через одного посредника, Артура Зифельдта, под видом частных пожертвований передавал Ленину. На эти средства Владимир Ильич начал издавать газету «Социал-демократ».
Второй канал появился через Николая Рубакина. Он состоял в эсеровской партии, но поддерживал близкие отношения с социал-демократами, кадетами. Рубакин занимался изданием русских книг, был связан с Горьким. Он был весьма состоятельным человеком, в Кларане снимал целый этаж большого дома, 10 комнат с видами на Женевское озеро. В Монтре он устроил в отеле «Сплендид» «Русский клуб», где проводились рефераты, культурные вечера. Рубакин предложил фон Ромбергу распространять агитационную литературу среди пленных, тоже получил на это деньги. Ленин присоединился к проекту.
Однако на первом этапе войны вся эта деятельность оказывалась совершенно не эффективной. Эмигрантские газетенки представляли собой листки плохой бумаги, тираж ленинского «Социал-демократа» составлял всего 500 экз. В России пораженческую пропаганду попыталась развернуть большевистская фракции Думы. Она демонстративно отказалась голосовать за военные кредиты. Под руководством депутатов-большевиков и их прикрытием агитаторы стали распространять прокламации: «Для России было бы выгоднее, если победит Германия».
Но в ноябре 1914 г. вся фракция, Бадаев, Муранов, Петровский, Самойлов, Шагов, и редактор «Правды» Каменев были арестованы. При обысках нашли наборы подложных паспортов, шифры, пораженческие листовки. Надо сказать, союзники подрывную работу пресекали крайне жестко. Во Франции людей, виновных в таких преступлениях, однозначно ждала смертная казнь. Но в России наказания для революционеров оставались мягкими. Суд приговорил арестованных большевиков всего лишь к ссылкам. Тем не менее с гневными протестами выступила вся Дума! Возмущалась, что власти нарушили депутатскую неприкосновенность! Но как бы то ни было, опасное гнездо выкорчевали.
Агитация сепаратистов тоже не срабатывала. Жители Малороссии никак не хотели считать себя «угнетенной нацией», и попытки Грушевского наладить их вербовку в австрийскую армию быстро закончились его арестом. Сами руководители «Лиги вызволения Украины» признавали, что работали впустую. Наоборот, в австрийской Галиции население сочувствовало русским. Во время наступления встречало наших солдат с искренней радостью, считало братьями. Из тюрем и лагерей были освобождены тысячи людей, которых австрийские власти с началом войны арестовали за «русофильство».
Да и царская власть отнеслась к местным жителям вполне лояльно. Никаких контрибуций не накладывалось, репрессий не было. Даже ярого русофоба, униатского митрополита Шептицкого, поначалу не трогали. Его только предупредили: не допускать в проповедях антироссийских призывов. Он пренебрег запретом, повел открытую агитацию, и его выслали. Не в Сибирь, а в Киев. Причем в защиту Шептицкого подняла шум вся российская либеральная общественность! А в Ватикане его произвели чуть ли не в мученики. В апреле 1915 г. Галицию посетил царь. Во Львове его встретили бурей восторгов. Толпы жителей приветствовали его, запрудили улицы. Николай II выступил с балкона перед массами горожан, говорил о русских исторических корнях Галиции, завершил словами: «Да будет единая, неделимая могучая Русь!» Собравшееся население Львова ответило общим «ура», дамы засыпали цветами всю площадь под балконом. Ни единой враждебной акции не было.
Большинство поляков тоже симпатизировали русским, а не немцам и австрийцам. В легион Пилсудского, зазывавшего добровольцев из российской части Польши, желающих идти было мало. Грузинский легион, сформированный турками и немцами, считался крайне ненадежным. Начальство опасалось: как только он попадет на Кавказ, солдаты разбегутся. Поэтому легион перевели в тыл, подальше от Грузии. Провалились и расчеты на восстания мусульман. В России они вовсе не считали царя и русских своими врагами. Многие прекрасно служили в армии. Из горцев Кавказа была сформирована Дикая дивизия, которой командовал брат государя, великий князь Михаил Александрович. В Москве в годы войны даже возникло «кладбище шахидов». Там хоронили татар, башкир, чеченцев и других мусульман, умерших в госпиталях. Они называли себя «шахидами», воинами за веру — поскольку сражались «за Белого Царя», выступавшего покровителем их веры.
Более успешной агитация стала только в Финляндии. Здесь немцам стали помогать уже знакомый нам Конни Циллиакус и брат финского военачальника Карл Маннергейм (у которого в свое время жили в Стокгольме мать и сестра Ленина). Среди финской молодежи развернулась подпольная вербовка в германскую армию. Им обещали, что они будут освобождать свою родину, переправляли через границу. В лагере Локштедт под Гамбургом из финнов был создан 27‑й Королевский прусский егерский батальон.
А деятельность революционеров сумел поднять на новый уровень Парвус [30, 96]. В январе 1915 г. он обратился к немецкому послу в Стамбуле Вангенхайму. Объяснил, что цели Германии и революционеров по сокрушению Российской империи совпадают. Но чтобы достичь нужных результатов, требуются значительные финансы. У немцев в данное время дела обстояли плохо. План Шлиффена провалился. Война стала затяжной и тяжелой. Поэтому предложение Парвуса вызвало большой интерес. В Берлине его принял министр иностранных дел фон Ягов.
Парвус представил четко проработанный план подрывных операций. Он произвел должное впечатление, был доложен высшему военному командованию, рейхсканцлеру Бетман-Гольвегу, самому кайзеру. В марте Парвус был назначен главным консультантом германского правительства по вопросам революционного движения в России. Ему выделили первый транш, миллион марок. По просьбе Парвуса деньги были переведены в Бухарест, Цюрих и Копенгаген. В Бухаресте сидел его помощник Раковский, в Копенгагене — Ганецкий.
Правда, фигура Парвуса стала в глазах социал-демократии слишком одиозной. В Турции он стал миллионером, высокопоставленной личностью. Жить он любил широко, заливался шампанским, крупно играл на бегах, его постоянно окружали красотки. Его считали «турецким шпионом», германским «правительственным шпионом», даже «русским шпионом». От него отворачивались вчерашние соратники. Троцкий опубликовал «Эпитафию по живому другу», публично отмежевавшись от Парвуса.
Но факты показывают, что связей с Парвусом он не прекратил. А демонстративный разрыв требовался из практических соображений. Ведь Троцкий жил и работал во Франции. Он обезопасил себя от обвинений в связях с немцами. Смело можно предположить, что сам Парвус подсказал Льву Давидовичу подобный шаг. Но главную роль он отводил Ленину, зная и
