Мистер Вебстер, казалось, был совершенно ошарашен этой блестящей аргументацией:
— Я лишен возможности опровергать факты, на которые ссылается мой досточтимый коллега. Вина обвиняемого действительно тяжела и его преступление несомненно доказано. Но я хочу обратить внимание суда на один факт, который в известной мере можно было бы счесть смягчающим вину обстоятельством: перед нами недоразвитый, примитивный человек, не имеющий правильного понятия о многих вещах, которые кажутся нам само собой разумеющимися. Его поведение менее определяется разумом, нежели дикарскими инстинктами. По существу, его можно приравнять к ребенку или слабоумному, который не несет ответственности за свои поступки. Хотя ложь о потоплении парусника и свидетельствует об известной сообразительности, все же не верится, чтобы обвиняемый сознавал преступный характер своего ложного показания. Поэтому, руководствуясь своим долгом, прошу уважаемый суд быть снисходительным, вникнуть в дикарскую сущность этого сына природы и вынести гуманный приговор. Мне хочется верить, что и мистер Питфол, ознакомившись с подлинным характером нанесенной ему обиды, проявит великодушие и отзовет гражданский иск о возмещении материального ущерба.
Да, мистер Питфол действительно проявил великодушие.
— Если он отказывается от своей мерзкой лжи, то я не требую денег! — заявил он, завоевав признательность суда и публики. Благородный, справедливый человек…
Суд удалился на совещание, и вскоре приговор был готов.
Уроженец Ригонды Ако признан виновным во всех инкриминированных ему преступлениях — незаконном путешествии из Новой Зеландии в Фолкстон на пароходе «Уиндспайтер», краже провианта и ложном показании о потоплении какого-то неизвестного парусного судна. За это он приговаривается к трем годам заключения в исправительной тюрьме с поражением в правах. Но, принимая во внимание чистосердечное признание подсудимого и низкий уровень его развития, суд находит возможным смягчить наказание до 1 года 6 месяцев тюремного заключения.
Как только позволил установленный судебный ритуал, адвокат Вебстер с сияющим лицом подошел к Ако.
— Ну, желаю счастья. Скажите мне спасибо, что так легко отделались. Я вам спас полтора года жизни.
— Теперь меня освободят… я смогу ехать домой?
— Нет, милый, еще не сейчас. Восемнадцать месяцев вам еще придется отсидеть в тюрьме. А потом.,, да, тогда, возможно…
— А что это такое — тюрьма? — спросил Ако.
— Это вы сейчас увидите. Вот эти господа вам покажут. Ну, прощайте. Я тороплюсь.
Тут же в зале суда Ако арестовали и увели в Фолкстонскую тюрьму.
Поступки белых людей становились все более загадочными.
3
— Эге-эй, чучело! По какому праву ты вздумал поселиться в нашей камере? Мы — бывалые, прожженные ребята, тузы и знаменитости, а ты кто такой? Что воробью искать среди орлов? Слыхал ты когда-нибудь о Большом Минглере, Банковском Минглере, Огневзломщике сейфов? Ничтожная тля, ты должен бы пасть в обморок от гордости, что сам Большой Минглер удостаивает тебя личной беседы.
Такими словами приветствовал Ако в тюремной камере приземистый, коренастый человек. У него не было правого уха и на лице выднелось несколько шрамов. Щетинистая борода и налитые кровью глаза придавали ему дикий вид.
Кроме него, в камере находилось еще четыре человека — все в одинаковой полосатой одежде, с бритыми головами, угрюмые и молчаливые. Только •один из них — лет тридцати, высокого роста, серьезный и сдержанный — выделялся среди остальных своим приветливым красивым лицом. Он сидел отдельно на конце скамьи за простым столом и читал какую-то книгу, не обращая внимания на окружающую шумиху.
Тот, что представился как Большой Минглер, продолжал допрашивать Ако:
— Расскажи, желторотый цыпленок, кто ты такой! Как тебя звать? За какие подвиги тебя почтили королевским хлебом? Долго ли тебе дозволено пребывать в нашем великолепном отеле? Если ты не нем, то говори. Мои уши жаждут услышать твою брехню.
Перед тем как ввести его в камеру, Ако одели в грубое тюремное платье, а его прекрасные кудрявые волосы пали жертвой парикмахерской машинки. Он, вероятно, не узнал бы себя, если бы увидал сейчас свое лицо в зеркале.
— Ако не хочет врать… — наконец ответил он. — Белые люди врали и велели Ако врать. Поэтому Ако не может уйти. Но когда Ако выйдет на свободу, он никогда больше не будет слушаться белых людей и уедет отсюда.
— Эге, да ты к тому же еще и глуп! — воскликнул Минглер. — Дал себя околпачить? Сколько же тебе коптиться здесь?
— Белый господин сказал, что мне восемнадцать месяцев сидеть в тюрьме. Это долго?
Минглер лукаво перемигнулся с остальными и печально вздохнул:
— Да будет милостив к тебе господь, бедный цыпленочек! Полтора года! Это значит, тебе предстоит состариться и сгнить. Теперь ты еще молодой человек, а когда тебя выпустят, у тебя во рту не будет ни одного зуба. Ты понимаешь, седой старик, которому одна дорога — в могилу? Если у тебя дома остался сын, вот этакий маленький карапуз, то к тому времени он вырастет большой и у него уже будут большие дети. Плохо, братец. Весь свой век проживешь тут. И все время тебе нельзя,будет выходить из этой комнаты, зиму и лето, дни и ночи. А если ты не сможешь выдержать и начнешь беситься, то тебя засадят в такое место, где совсем темно.
В камере раздался громкий хохот. Тот, кто читал книгу, поднял глаза и впервые внимательно посмотрел на Ако. Подавленный, растерянный виД юноши вызвал у него улыбку.
— Не бойся, — сказал он. — Не так уж страшно. Твои волосы не успеют отрасти и до плеч, как ты уже будешь на свободе.
— Мансфилд, я тебе напоминаю… — угрожающе начал Минглер.
— Успокойся и не стращай этого человека, — мирно ответил Мансфилд.
— Я староста камеры, — вздыбился Минглер. — Вы, сопляки этакие, еще ходили с мокрыми носами, когда я уже сидел. И вообще Большой Минглер считает ниже своего достоинства вступать в какие бы то ни было пререкания с книжными червями.
— Но этого человека ты оставишь в покое. — Брови Мансфилда сдвинулись к переносью. Он дружески кивнул Ако: — Не слушай, что он там гавкает. Иди садись возле меня.
— Не ходи! — прошипел Минглер. — Если пойдешь, я с тебя с живого шкуру спущу. Я здесь повелитель. Ты, Мансфилд, еще не испытал на себе тисков Большого Минглера.
Ако все это время стоял недалеко от двери. Когда он, повинуясь приглашению Мансфилда, сделал небольшой шаг к столу, Минглер вскочил на ноги, и лицо его исказилось свирепой гримасой.
— Хочешь, чтобы я свернул тебе шею?
Тогда Мансфилд отодвинул книгу, встал и подошел к Ако. Взял его за локоть и подтолкнул к столу.
