выкройкам шились их наряды? Знали ли они правильный бальный этикет? Умели ли играть на фортепиано? Если да, то насколько хорошо?
Европейские нормы в глазах постколониальных латиноамериканцев в не меньшей степени, чем в колониальный период, определяли, что «цивилизованно», «стильно» и в конце концов «прилично». Связи с Европой, как и само пребывание на вершине социальной иерархии, сдавало, очевидно, выигрышные карты в этой салонной игре культурной гегемонии. Был ли это период перехода от формального, открытого колониализма к неявному? В каком-то смысле – да, именно так и было.
В целом период с 1825 по 1850 год для латиноамериканских государств было непростым. В экономическом плане это были годы застоя, в политическом – нестабильности. Либералам не удалось создать инклюзивные политические сообщества равных перед законом граждан. К середине века казалось, что в большинстве стран Латинской Америки старые привычки восторжествовали над либеральными мечтами. Однако в перспективе ход истории благоприятствовал переменам. Когда после 1850 года у либералов открылось второе дыхание, им везло уже гораздо больше.
Колониями оставались только Куба и Пуэрто-Рико, но вся Латинская Америка как в культурном, так и в экономическом плане по-прежнему ориентировалась на внешний мир. Кроме того, она оставалась весьма восприимчивой к европейскому влиянию, особенно со стороны Франции и Англии. Испания и Португалия утратили былой престиж и теперь терпели гневное презрение латиноамериканских либералов, обвинявших иберийскую колонизацию во всем, что их обществам казалось неправильным. Консерваторы скорее симпатизировали «метрополиям», но и они – ненамного больше.
С другой стороны, и либералы, и консерваторы считали США примером для подражания. Но это было весьма недоверчивое восхищение, и, как мы увидим, не без оснований. Американские торговцы появились в Латинской Америке вскоре после обретения независимости, и их присутствие откровенно приветствовалось. С 1823 года правительство США также продвигало своекорыстное дипломатическое видение солидарности полушария – доктрину Монро, которая призывала европейцев «не вмешиваться в дела Америки». Англия и Франция не обратили на нее особого внимания. Поскольку влияние США бледнело по сравнению с огромной коммерческой и военно-морской мощью Великобритании XIX века, доктрина Монро десятилетиями оставалась пустой теорией. В глазах Латинской Америки культурные достижения США не могли соперничать с достижениями Англии и тем более Франции. Но с течением времени торговля расширялась, а с нею росло влияние американских технологий и образа жизни.
Конгломерат из США, Англии и Франции постепенно начинал определять отношения Латинской Америки с внешним миром. Воплощая Цивилизацию и Прогресс, они задавали модели и образы всего, к чему (по крайней мере, по мнению либералов) должна стремиться Латинская Америка. Более того, торговцы из этих стран с радостью продемонстрировали бы прогресс, будь у латиноамериканцев достаточно франков, долларов или фунтов, чтобы его купить. Увы, в первые десятилетия после обретения независимости латиноамериканские экономики были слабыми, с минимумом импорта и экспорта.
Известно, впрочем, и исключение: бум гуано в Перу. Будучи когда-то могущественным центром испаноязычной Южной Америки, само название которого ассоциировалось с серебром, Перу на заре независимости пережило череду бурных режимов военных каудильо. Но уже в 1840‐х годах перуанскую экономику (и прежде всего состояния «порядочных людей» Лимы) спас новый экспортный продукт – гуано. Это удобрение в Южной Америке знали и использовали со времен инков: помет морских птиц тысячи лет копился на океанских островах близ побережья Перу. Богатые азотом отложения было легко (хотя и не очень приятно) добывать: они просто лежали огромными кучами и ждали, чтобы их погрузили в трюмы кораблей и доставили европейским фермерам. Экспорт гуано требовал немалых вложений (корабли, экипажи, рабочие, техника и т. д.), но британские капиталисты видели в нем надежную инвестицию. Экспортеры гуано, стремясь полностью контролировать процесс, везли рабочих даже из Китая. Правительство Перу со своей стороны получало долю от прибыли (обычно более половины), поскольку острова гуано были государственной собственностью. Доходы от экспорта росли в геометрической прогрессии: ранее бедствующее национальное правительство буквально наткнулось на золотую жилу.
На «деньги гуано» немедленно началось строительство одной из первых железных дорог в Латинской Америке. В Лиме появилось газовое уличное освещение и еще кое-какое благоустройство, не говоря уже о государственных должностях для «порядочных людей». Полвека спустя такой рост экономики за счет экспорта станет в Латинской Америке обычным явлением. Но лишь крохи этого процветания достигали другого Перу – сьерры [39], Андского нагорья, резко возвышающегося за Лимой, и узкой прибрежной равнины. Поскольку перуанское правительство больше не зависело от андского серебра и подушного налога с коренных жителей сьерры, оно могло позволить себе пренебречь этим регионом. И это тоже можно было назвать предзнаменованием: прогресс, когда он наконец наступит в Латинской Америке, распределится настолько же неравномерно.
В 1830-х и 1840-х годах Англия, Франция и США время от времени посылали канонерские лодки к берегам латиноамериканских стран – иногда для защиты своего торгового сообщества, иногда для того, чтобы «наказать» за что-то местные правительства (например, за отказ взыскать долги, причитающиеся иностранным гражданам или подданным). «Дипломатия канонерок» стала обычным явлением, особенно в беззащитных странах Карибского бассейна и Центральной Америки. Не обошлось и без полномасштабных вторжений: как мы помним, и Росас, и Санта-Анна прославились и заслужили народную любовь, разгромив европейские экспедиционные войска. Однако самым серьезным внешним конфликтом до 1850 года была война США против Мексики, спровоцированная мятежной мексиканской территорией под названием Техас.
Правительство Мексики совершило большую ошибку, когда вскоре после обретения независимости разрешило рабовладельцам с юга США селиться в Техасе. Когда мексиканские центристы попытались ограничить автономию Техаса, эти поселенцы, численность которых уже превысила численность мексиканцев, восстали и в 1836‐м провозгласили Техас независимой республикой. Они были полны решимости сохранить рабство, которое Мексика официально отменила в 1829 году. Несмотря на поражение в знаменитой битве при Аламо, англо-техасцы выиграли войну и оставались независимыми почти десять лет. Однако Мексика их независимость не признала, и потому в 1845 году, когда Техас стал штатом США, война вспыхнула снова. Мексиканцы опасались, что США продолжат присоединять мексиканские земли, прежде всего Калифорнию, но Мексика была слишком слаба, чтобы защититься. В 1848 году американские войска оккупировали Мехико, захватив невероятные трофеи: контроль над частью, а то и всей территорией будущих штатов Нью-Мексико, Аризона, Невада, Колорадо, Юта, Калифорния и, конечно же, Техас. Эти земли не были заселены плотно, однако составляли почти половину территории Мексики. Героический и самоубийственный последний бой мексиканских ополченцев против американских солдат стал мощным патриотическим символом, а прежнее восхищение мексиканцев США приобрело более мрачные тона любви и ненависти.
